Да, хотя я и дожил до осыпания волос, иногда приходится ловить себя на том, что десятилетний мальчишка может смотреть на вещи более здраво, чем я.
– Вот ты. – Лешка откинулся на стуле. Наглотался, как удав, теперь угомонился. – Если предположить, что никто из специально обученных людей Мохова не найдет, а ты превосходящей силой своего интеллекта его обнаружишь. Ты что будешь делать?
Действительно, что?
– Как ты стреляешь в людей в упор, я сам видел, – напомнил наше прошлое английское приключение Кудинов. – Как попробовал рассчитаться с человеком, который, как ты считал, убил твою семью, ты мне рассказывал. Ты взвесь трезво свои силы.
– Я не могу потерять еще одну семью, – сказал я. – Наверное, это с моей стороны будет малодушно и лукаво, но если мне так повезет, я его сдам. Замотаю покрепче и так, тюком, и передам посольским. Не станут же они его душить на своей территории. Законы же есть еще в этой стране?
– Законы есть, – подтвердил Кудинов. Словами подтвердил. По тону его было понятно, что в судьбе Мохова это вряд ли что-нибудь изменит.
– А что бы ты делал на моем месте?
Лешка ведь тоже не из тех, кто перегрызает жертве горло и жадно пьет еще горячую и, по слухам, чуть солоноватую кровь.
– Я, как ты понимаешь, в списке Мохова один из первых. Англичане же прежде всего будут интересоваться нелегалами на своей территории. Эсквайр сведениями с другими подразделениями не делится, сам знаешь, но меня-то Мохов знает лично.
– Но ты уже не нелегал, – вставил я. – И ты в России.
– И отныне здесь и буду пребывать безвыездно, – вздохнул Лешка. – Здесь я без претензий. Нормальный профессиональный риск – я знал, на что иду. Но все мои контакты – не только в Англии – протрясут основательно. И кто-то за наши хорошие отношения точно заплатит.
– Повторяю вопрос: ты что бы сделал на моем месте?
– На твоем, – уточнил Кудинов. – На своем, ты понимаешь, я не могу сделать ровным счетом ничего.
– На моем, на моем. Сидеть в Москве и ждать, пока все те компетентные люди не выполнят поставленную задачу? Если они сумеют ее выполнить – англичане же тоже не мальчики из церковного хора. Вон, Салмана Рушди десятилетия уже прячут – и ничего, живет себе, пишет книги.
Лешка застыл со стаканом в руке. Думает.
– Конечно, ты прав. Ты здесь с катушек слетишь. Черт, – Лешка перегнулся через стол и хлопнул меня по плечу, – жаль, мне с тобой нельзя.
А мне как жаль! Кудинов – хотя было уже около пяти утра, а в девять ему на службу, – поперся провожать меня в аэропорт. Бородавочник, когда я приезжаю в Москву, всегда приставляет ко мне служебную машину. Водитель – кадр теоретически проверенный, но мы только что в очередной раз убедились, чего такая убежденность стоит. Так что про работу мы больше не говорили.
Лешка рассказывал мне про своего сына Максима, которого я по-прежнему считал маленьким мальчиком, а тот оканчивал первый курс на факультете журналистики. Я же внутренне был готов к тому, что мой Бобби принесет мне маленького негритенка или негритяночку – у него был бурный роман с однокурсницей, мулаткой из Пуэрто-Рико. Я, кстати, против ребенка ничего бы не имел – чего не могу сказать про маму, если та девушка станет мамой моего внука. «Но ведь родителям единственного сына не угодить», – заметил Кудинов, и его устами говорил тысячелетний опыт человечества.
Машина – черная «тойота-камри» – высадила меня перед дверьми терминала D. Совсем новый, а рядом еще один построили. Когда успели? Я открыл дверцу.
– Не буду выходить из машины, – сказал Кудинов. – Нам вместе лучше не светиться.
Я легонько двинул кулаком его в плечо.
– Тогда до скорого.
Лешка тут же поправил меня:
– Нет, пусть уж лучше это будет не скоро.
Великий вторник
1
Лондон, как я в очередной раз в этом убедился, несомненно самый имперский город на планете. Я не имею в виду размеры территории, число жителей или количество дворцов и роскошных правительственных зданий, внушавших когда-то благоговейный трепет обитателям колоний. Для меня главный признак могущества империи – это стремление угодить собственному удобству, собственному вкусу, собственной прихоти. Это приоритет, отдаваемый, в сущности, бесполезному в ущерб бесспорно необходимому.
Я про зеленые зоны в центре города. Да, в Париже есть Люксембургский сад и Тюильри, в Мадриде – сады музея Прадо и Кампо дель Моро, в Вене – Пратер, в Берлине – Тиргартен и Фридрихсхайн. Однако ни в одной другой столице некогда богатейших метрополий нет такого множества просторных парков и уютных скверов. При всей немыслимой стоимости жилья и соответственно земли в Лондоне у вас постоянное ощущение, что вы едете по царству флоры: мимо вековых деревьев, мимо цветущих почти круглый год кустарников, вечнозеленых лужаек и ярких ковров цветочных клумб. Что уж говорить о весне, когда цветут сакуры, сливы, миндальные и персиковые деревья, когда, куда ни бросишь взгляд, всюду на голых еще ветвях полыхают розовые и белые факелы.
Я все еще добирался до места, теперь уже почти добрался. В Руасси самолет сел около девяти. На электричке (так быстрее) я доехал до Северного вокзала, успел на «Евростар» в 11:13 и в половине второго благополучно оказался на перроне лондонского вокзала Сент-Панкрас. И вот теперь наслаждаюсь проездом по Лондонскому ботаническому саду – размером во весь город.
Такси остановилось, и водитель – привычный для Лондона плотный краснолицый старик хорошо за шестьдесят – обернулся ко мне через стекло:
– «Кенсингтон-Гарденс», сэр.
Действительно, это был мой отель. На сей раз я счел благоразумным остановиться не в привычном пятизвездном «Меридьен» на Пикадилли, а в отеле поменьше, где нет службы безопасности, а видеокамера, скорее всего, одна, в холле. Во-вторых, учитывая огромное пространство, которое занимает Лондон, мне показалось правильным поселиться в районе, где раньше жил Мохов. А квартиру он снимал в Кенсингтоне, на Глостер-роуд – адрес был в его досье. Конечно же, приближаться вплотную к этому месту не стоило, но вдруг такое соседство сэкономит время? Свободный номер оказался не в шаговой доступности, по другую сторону Гайд-парка, но и через весь город не ехать. Я забронировал его с айфона в Шереметьево, пока ждал посадку. Так что в гостинице мне пришлось лишь поставить закорючку на заранее отпечатанной форме и дать скопировать свой паспорт.
Окно моей комнаты на третьем этаже выходило на сквер. Я распахнул его и с наслаждением вдохнул запах свежей растительности. В Москве на газонах еще лежал снег – здесь было под двадцать. Солнце светило совсем по-летнему, на светловолосом парне, шагающем упругой походкой с бутылкой воды под мышкой, были шорты и майка с лямками.
И что дальше? Прилечь? В Лондоне два часа дня, в Нью-Йорке, в часовом поясе, в котором по-прежнему жил мой сбитый с толку организм, – девять утра. Я был в дороге уже сорок часов. А в последний раз проснулся в постели вообще больше двух суток назад, остальное добирал урывками в самолетах. «Часок, – подсказало мое усталое тело. – За это время что изменится? А ты только соображать будешь лучше». Но я этот сладкий голосок тут же заткнул. Не исключено, что за этот час все и решится. Мохов договорится о решающей встрече, а его – маленькая деталь – еще найти надо в огромном мегаполисе. Так что в важных делах усталость, как и опасность, вообще не должна приниматься во внимание. Как-то так, более элегантно, сказал кардинал де Ретц, по которому я учил французский язык.
Я подкрепил совет искушенного мастера интриги современными достижениями химии. В холодильном автомате в холле отеля мною было приобретено две баночки энерджайзера, одну из которых я немедленно выпил несколькими большими глотками, как лекарство. Ну что, мобилизовался организм? Пока нет, но, надеюсь, через какое-то время встряхнется.
У меня были координаты того человека, которому звонил Мохов. Того англичанина из МИ-5, с которым они так и не решились толком друг друга завербовать. Это пока Эсквайр думал, что я останусь в Москве, он просил меня не проговориться, что я об этом знаю. А когда понял, что я отправлюсь искать Мохова, он себя, как он сам говорит, «снял с ручника». Поскольку тот англичанин был в разработке, на него в Лесу было целое досье. Несколько листов из которого Эсквайр положил в ту серую папочку, ставшую моей единственной пока надеждой на успех.