Я не выпил и половину своей пинты, как задремал. Это были тяжелые мутные видения, но проснулся я, когда мне приснилась Джессика. Она ходила по нашей нью-йоркской квартире и, напевая, укладывала вещи. Они с Бобби переезжали ко мне в Москву. Джессика была в приподнятом настроении и все время подначивала Бобби. Тот факт, что она, как выяснилось, четверть века прожила с русским шпионом, ее совершенно не смущал. Она заранее радовалась встрече с другой страной, с другой культурой, и Бобби тоже был счастлив. Это был классический фрейдистский сон исполнения желания – если не ошибаюсь, в книге этого давно превзойденного венского гения девочке снилось, что она ела клубнику, которую ей не дали. Мое бессознательное впадало в детство – или было травмировано настолько, что стало изъясняться самым примитивным языком.
Меня вырвал из сна телефонный звонок. Наш человек с зятем подъезжали к аэропорту. Я посмотрел на часы: без двадцати восемь. Совсем неплохо: похоже, наши в Лондоне ловить мышей не разучились.
Я прошел в один из немногих открытых магазинчиков, чтобы еще раз убедиться, что я пока никому не интересен. Что бы такое купить? Последний роман Джона Ле Карре? Я перевернул книгу, чтобы прочесть, что о ней пишут. Хоть про шпионов? Про шпионов. Краем глаза я наблюдал за пустынным в этот час широким проходом. Вот он, лондонский знакомый Абубакара! Короткая куртка с надписью «Enjoy», светлые брюки и высокие замшевые ботинки. В одной руке зеленая дорожная сумка – в аэропорту без багажа человек смотрится странно – и бумажный пакет из «Херродс». Все, как он сказал. Я думал, это русский, но мужчина был скорее похож на турка. Азербайджанец?
Я поспешно расплатился – как и в баре, наличными. Я после всех поездок оставляю немного местной валюты, чтобы можно было, например, сразу взять такси, не теряя времени на обмен или банкомат. За мужчиной никто не шел. Хотя в наше время посылать за кем-то топтунов все чаще не имеет смысла. В аэропорту, где камеры на каждом шагу, это уж точно не нужно. Самым надежным местом в таких случаях по-прежнему остается туалет, где мы и договорились встретиться.
Я себя человеку описал так: смуглый, коротко стриженный, за пятьдесят, но надеюсь, в хорошей форме. У меня кроме чемодана будет желтый пакет из дьюти-фри, но я его буду нести не за ручки, а под мышкой. Я вошел в туалет через минуту после связника. Он бросил на меня быстрый внимательный взгляд и вошел в кабинку. Там их был целый ряд, и все двери были открыты. Я подошел к раковине, набрал воды в ладони и окунул в них лицо, как бы стряхивая сон. Потом вытащил несколько бумажных салфеток, вытер лицо и руки и, вроде бы надумав, зашел в ближайшую кабинку – соседнюю с той.
Перегородки, как это всегда бывает, не доходили до пола, и из кабинки справа в мою тут же въехал пакет из «Херродса». Я вынул оттуда небольшой плотный конверт, в котором лежали красный европейский паспорт, водительские права, кредитки. Я сунул все эти подтверждения моего нового существования в карман и положил в конверт то, что было в моем бумажнике – ну, кроме денег и чеков «Америкэн экспресс». Мысленно проверил: вроде нет, ничего не осталось на имя Пако Аррайи. Я сунул конверт в пакет из «Херродса» и ногой запихнул его обратно. Мужчина спустил воду и тут же вышел.
Я ждал, пока он помоет руки и уйдет совсем. Разложим пока по бумажнику новые документы. Паспорт испанский – в моем случае самый удобный. Звали меня теперь Хайме Фернандес, как, вероятно, тысячи людей по всему миру. Удостоверение сотрудника Интерпола на то же имя – этим теперь Эсквайр снабжает меня каждый раз. На правах новая дата моего рождения: 11 ноября 1957 года. Запомнить легко: год рождения мой и два раза барабанные палочки, как говорила моя мама, когда в детстве мы играли в лото. Кредитная карточка «Ситибанка» – их в сотне стран пытаются всучить вам чуть ли не в супермаркетах, так что большого порядка там быть не может. А вторая, наоборот, элитная – «Дайнерс Клаб», это если мне нужно будет выглядеть солидным. Обо всем в Лесу подумали. Эсквайр подумал.
Теперь я мог взять билет до Москвы. Ближайший рейс выполняла компания «Бритиш Эйрвейз», он вылетал в 8:55. Нет, все же не стоит затягивать свое пребывание на британской территории. А следующий? «Аэрофлот» в 9:05. Отлично – я окажусь дома, в полной безопасности, едва лишь самолет взлетит.
Регистрация заканчивалась через двадцать минут. Я успел взять билет в бизнес-класс, домчаться, гремя колесиками чемодана на весь аэропорт, до вип-салона и положить билет и паспорт на стойку регистрации. Молоденькая вьетнамка или камбоджийка с сомнением посмотрела на часы, позвонила куда-то и предупредила, что последний пассажир уже бежит. И мы действительно побежали: она впереди в стуке каблучков, я за ней, подхватив для скорости чемоданчик за ручку.
В самолете я плюхнулся в кресло и потребовал немедленно принести себе текилу. Пилоты запустили двигатели. Сколько у нас времени? Без пяти девять – полдень в Москве. Достав телефон, я знаком показал встревожившейся стюардессе, что звонок займет одну минуту, и набрал мобильный Эсквайра.
2
Я про своего куратора в Конторе Эсквайра, он же Бородавочник, рассказываю часто. Про его выражение лица – как будто у него к верхней губе прилип кусочек говна, про его выдающиеся качества манипулятора, про то, что за ним чувствуешь себя как за каменной стеной, но при этом он от тебя все равно добьется того, чего хочет. Но, по-моему, главного я еще не говорил. Бородавочник мне интересен. Мы знакомы лет двадцать, а я до сих пор не понимаю, как он устроен. С каждой встречей я открываю в нем что-то новое, но суть остается закрытой. Что происходит в его коротко стриженной седеющей голове, о чем он думает в тот или иной момент, какие слова проберутся через его узкие, крепко сжатые губы – это для меня по-прежнему загадка. С таким же успехом я могу смотреть на плату компьютерной памяти: что там такого в этой пластинке, чтобы в нее могла войти библиотека небольшого университета? Как там помещаются миллионы букв?
Эсквайр из тех людей, по поводу которых невозможно предположить, что он кого-то любит; само это слово с ним не вяжется. Но мне кажется, ко мне он относится неплохо. Обычно он просто сует мне вялую руку, даже если перед этим мы года два не виделись. А тут вскочил, обнял, вот сейчас плечо мне трет. Жалеет, что меня спалили? Хочет успокоить? Или просто стареет?
Я выложил ему на письменный стол немудреные подарки. Последний Ле Карре, купленный в Хитроу, и набор из четырех бутылочек элитного «Джонни Уокера», синий лейбл, приобретенный уже в самолете. Бородавочник с удовольствием похлопал рукой по книжке, мол, почитаем, а про виски сказал: «Это ты зря!» Я-то знаю, что не зря – Эсквайр всем напиткам предпочитает как раз этот. Но он – человек старой формации, ему неловко, что кто-то на него потратился.
В дверь постучал молодой человек без особых примет в темном костюме – один из двух дежуривших в прихожей. Эсквайр, как обычно, принимал меня в особняке без вывески между Остоженкой и Пречистенкой. Меня встретили у трапа на черной «ауди» с затемненными стеклами и завезли прямо во двор, так что в Москве меня, считай, не видел никто.
– Виктор Михайлович, все готово, – как-то по-домашнему, ласково сказал дежурный.
– Вот и отлично!
Эсквайр обнял меня за плечо и повел по коридору. В соседней комнате, побольше, типа переговорной, был накрыт стол. Роскошный обед из соседнего грузинского ресторана: десяток разных закусок, белое вино в запотевшем кувшине, крахмальные салфетки. Нет, что-то с ним происходило.
– Виктор Михайлович, – сказал я, – вы меня испортите.
– Давай-давай, садись. Я тоже не обедал, тебя ждал.
Это в пять-то вечера. Мы уселись, и Бородавочник разлил по стаканам вино.
– Все плохо, Пако, – сказал он, глядя мне в глаза. – Ну, давай! Твое здоровье.
Все действительно было неважно.