– Я этого Мохова в глаза не видел и, как ты понимаешь, даже не догадывался о его существовании, – начал Бородавочник, как хлебосольный хозяин заполняя мою тарелку.
Я понимал. Мой личный куратор на самом деле возглавляет всю нелегальную разведку. А Мохов работал под прикрытием, то есть в географическом отделе совсем другого управления, да и должность он наверняка занимал не такую большую, чтобы они с Эсквайром могли встречаться на совещаниях.
– Но то, что тогда, в 99-м, вы так тесно пересеклись на операции, – это мой недогляд. Нельзя такие вещи допускать.
Старая школа. Когда нужно брать ответственность за общую, даже чужую ошибку, Бородавочник всегда говорит «я»: «Я недосмотрел». Когда же хвалят за то, что сделал конкретно он – мне Лешка Кудинов однажды рассказывал, как нашему общему начальнику вручали очередной орден, – он неизменно употребляет множественное число: «мы», «мы старались».
– Это был не первый раз и не последний, – возразил я. – Так или иначе, мы все равно пересекаемся с другими сотрудниками. А вас тогда никто и не спрашивал.
Эсквайр молчит. Аккуратно заполняет свою вилку так, чтобы пища не свешивалась, и отправляет ее в рот. О другом вспомнил – и тоже о неприятном.
– Дело Мохова сейчас во внутренней контрразведке. Еще давать мне не хотели – где они раньше были! На самый верх пришлось обращаться – мне же людей выводить надо.
Бородавочник обычно не делится такими вещами. Значит, у него действительно стресс. Одно слово он сказал очень плохое: «выводить». На нашем жаргоне оно означает «спасать агента, который уже засыпался или вот-вот погорит». Теперь и у меня стресс усилился. Получается, положение на самом деле серьезное.
– По личному делу у него все очень гладко, – продолжал мой куратор. – Отличный оперативник, вербовки, новые звания, награды, благодарности. Орден Мужества за ту операцию 99-го года получил, как и вы с Кудиновым. Ничего настораживающего, как и у всех у нас. А подняли все сигналы – на тебе! У этого Мохова, оказывается, дочь училась в Англии. Четыре года, в каком-то колледже. Я понимаю, он в Лондоне жил с семьей, когда числился в «Аэрофлоте». Девочка его ходила в английскую школу, язык знает как родной. Но потом же она выросла. Ее отец работает в разведке на Англию, а она там живет! Не имея к нашей службе никакого отношения. Это как тебе? Да ты пей, пей! И я с тобой.
Мы подняли бокалы. Только у Эсквайра, когда он собирался пить за мое здоровье, взгляд был невеселый. У меня, наверное, тоже.
Я вспомнил ее, моховскую девочку. Она в машине сидела, когда мы с ним однажды встречались в Лондоне в 99-м. Темненькая, слушала музыку в маленьких наушниках. Потом один из них вставила отцу в ухо, чтобы он тоже послушал, и поцеловала его в щеку. Почему-то осталось это у меня в памяти.
А вот что она в Лондоне потом училась, это действительно был потенциальный риск. В советское время такого быть не могло. Мохова в Англии вполне могли выявить – ну, что он разведчик под прикрытием. К нему самому МИ-5 сунуться непросто, а дочь – вот она, под рукой. Подставили умело, спровоцировали, да хоть с травкой ее поймали – и она у них в кармане. И соответственно, ее папаша.
– А дочь где сейчас?
– Дома, в Москве. Против нее ничего нет – у нее взяли показания и отпустили. И жена его здесь. – Тут Бородавочник снова проявил свою энциклопедическую образованность: – Оне – женский род, множественное число – обе в шоке! Он же, подлец, смылся, никому не сказав. Мейл жене послал из Лондона: «Лида, прости, так получилось. Когда смогу, позвоню».
– А как это все выяснилось? И когда?
Странное все-таки у меня внутреннее устройство. Моя жизнь рушится, и я это ясно осознаю. А я сижу, с аппетитом закусываю, пью вино – я люблю грузинскую кухню. Одно другому не мешает. Это я так зарываю голову в песок?
Эсквайр наполняет только мой бокал.
– Ты извини, мне хватит, – говорит он. – У меня вечером еще одно мероприятие. «Встречка», как сейчас модно говорить. Не слыхал еще? Встречка.
Он пожимает плечами и продолжает:
– Мохов в субботу должен был дежурить по управлению. В выходные, бывает, что-нибудь происходит, и кто-то из старших офицеров – он полковник – должен быть на работе и принимать срочные решения. А он не пришел. Ключ от приемной, где по выходным сидит дежурный, на месте. Прапорщик, который выдает ключи, проверил по списку: очередь Мохова. Но и ключ от его кабинета – мало ли, человек на свое рабочее место зашел – висит на гвоздике. Прапорщик доложил своему начальнику, тот – дежурному по всему Лесу. Этот набирает Мохову домой – жена говорит, муж накануне поздно вечером уехал на машине. Сказал, срочная командировка. Ну, тут уже всех подняли на ноги. Все съехались, хлопают крыльями, и я вместе с ними. Стали проверять пункты паспортного контроля, позвонили нашему человеку в Минск. Тот проверил: Мохов оттуда по своему паспорту преспокойно вылетел в Лондон. До Минска доехал на машине – у нас же с Белоруссией границы нет, – а там сел на самолет и улетел. Тут и жена его позвонила – получила то сообщение по электронке.
Нет, я с Джессикой так поступить не смогу. Уж лучше сяду.
– Самое интересное, – Бородавочник даже отложил вилку и поднял вверх палец, – и самое непонятное! Только ты не должен этого знать, смотри не проговорись где-нибудь.
Эсквайр смотрит на меня, не отпускает взглядом.
– Кому я могу это сказать? Своей жене?
– Здесь никому не проговорись. Этот Мохов позвонил одному своему английскому контакту. Не буду объяснять тебе подробности. В общем, тот в девяностые работал в Хитроу, а служил в МИ-5. Они общались, каждый думал, стоит ли попробовать перевербовать другого, но до дела так и не дошло. Тем не менее и тот, и другой знают, кто есть кто. Так вот Мохов позвонил этому англичанину и сказал, что он в Лондоне. От встречи он отказался, по крайней мере, сразу. Наверное, предположил, что у нас в МИ-5 есть свой источник.
– И он не совсем не прав, – добавил я, намекая на только что услышанную информацию.
– Но ты этого не знаешь, – строго повторил Эсквайр. – Я думаю, что Мохов собирается переметнуться к англичанам, но на определенных условиях. А главное, так, чтобы в МИ-5 об этом знали считаные люди. А о том, где его будут содержать, чтобы знало вообще два-три человека.
– То есть он пока в свободном полете?
– Сегодня утром был в свободном полете, – подтвердил Бородавочник, отпивая из своего бокала «Боржоми» из того же ресторана. – Пока еще. – Еще глоток. – Вроде бы.
Это меняло дело. Я по-прежнему не знал, что я-то могу в этой ситуации предпринять, но где-то далеко, за толщей тумана замаячила такая вероятность. И – я из суеверия боялся это сформулировать – надежда.
– Но теперь, – уточнил я, – его ищут и наши, и англичане.
– Совершенно верно.
У англичан шансов не в пример больше. От наших Мохов будет бегать, а к тем сам хочет присоединиться. Я сказал «надежда»? Нет, конечно. Просто проблеск такой, светлячок пролетел.
– А кто наши?
Эсквайр откинулся – он поел. Плеснул в стакан еще немного «Боржоми», бросил туда большую таблетку, ждет, пока растворится. Позволил себе лишнего ради встречи со мной. И не хочет отвечать на вопрос.
– Мы же его ищем? – подтолкнул его я.
– Не мы, другие люди. Тебе лучше не знать. – Бородавочник решил, что это прозвучало слишком начальственно, и попытался перевести все в шутку: – Ты же у нас готовишься к Страшному Суду.
– Не то чтобы готовлюсь – как раз нет. Просто считаю, что этой «встречки» нам всем не избежать.
Эсквайр усмехнулся: быстро учусь. Но глаза у него по-прежнему были серьезными.
– Что с семьей твоей делать будем? Тебе, сам понимаешь, из Москвы пока ни ногой.
– Пока!
Нет, сидеть здесь и ждать, когда небо рухнет мне на голову, я не собирался. Решение не сложилось сначала в голове, как это со мной обычно бывает, а возникало по мере того, как я говорил, слово за словом:
– Я поеду в Англию и разыщу его.
3
Сначала Эсквайр пробовал меня отговорить. Потом угрожал домашним арестом и смирительной рубашкой. Этот бесстрастный кукловод, прекрасно знающий, за какую веревочку надо потянуть, чтобы получить то, что ему было нужно, действительно пытался заставить меня затаиться в Москве. Потом он понял, что дело это пустое. И мне показалось, что такой вариант ему на самом деле нравился. И для решения проблемы – ведь кроме меня Мохов знал еще кучу людей, которых придется выводить, – и потому, что моя мужская реакция вызывала у него уважение. Тем не менее Бородавочник находил все новые и новые, прямо скажем, не лишенные основания возражения.