— Вы желаете жалобу написать? — ехидно спросил он.
Девочки молчали.
— Я спрашиваю, кому здесь плохо?
Никто не ответил.
— Кто недоволен? — грозно рычал Дерюгин.
— Господин полицейский, мы разговаривали, шутили, и только, — сказала Шура.
Она стояла впереди других и в упор смотрела на Дерюгина широко открытыми тёмными глазами. Ноги её дрожали, но она старалась стоять как можно твёрже, сохраняя, выдержку и спокойствие.
— Да? Это, значит, вы друг друга называли негодяями и палачами? — прищурив глаза, усмехнулся Дерюгин.
Шура вздрогнула. Девочки со страхом смотрели на неё: полицейский всё слышал. Но Шура казалась совершенно спокойной. Она молчала.
— Я вас выучу! Вы у меня будете умней! Как твоя фамилия? — обратился Дерюгин к Шуре, как будто она одна была виновата во всём.
— Трошина, — ответила Шура упавшим голосом.
В этот момент раздалась общая команда:
— Очистить вагоны!
Дерюгин ударил Шуру резиновой дубинкой по ногам и, записав её фамилию, ушёл. Девочки засуетились, собирая вещи. Аня с грустью поглядела на Шуру:
— Ну зачем себя так вести, зачем кричать, протестовать? Разве этим поможешь?
Слова её возмутили Шуру. Дрожащим от волнения голосом она громко, на весь вагон, крикнула Ане:
— Эх, ты! Всего боишься… Где тебя этому учили. Все девочки заодно, а ты как… — Шура не могла выговорить последнее слово. Она хотела сказать: «как предатель», но понимала, что это было бы несправедливо.
Лагерь на болоте
На полуостровке, заросшем кустарником, кривыми берёзами и соснами, разместился лагерь. С трёх сторон его опоясывали два ряда высоких столбов с колючей проволокой и широким рвом между ними, заполненным вонючей болотной водой. Четвёртой, неогороженной, стороной лагерь упирался в болото, покрытое зелёной плесенью и кочками. Жёлто-зелёный бескрайний горизонт сливался с небом. Многие думали, что отсюда просто и легко можно было выйти на свободу. Но болото с трясиной и непролазными зарослями и кочками было самой неприступной из преград.
Войти в лагерь или выйти из него можно было только через двустворчатые деревянные ворота, с маленькими будками по бокам для часовых. По углам изгороди лагеря высились наспех сколоченные сторожевые вышки с навесами, похожими на огромные грибы.
В центре просторного двора возвышались уродливые дощатые подмостки, напоминавшие танцевальную площадку. Рядом — несколько вбитых в землю скамеек, ржавые бачки, ящики, походная кухня и столб с подвешенным куском рельса. Здесь происходила раздача пищи. Заляпанный грязью и посыпанный крупным синеватым гравием двор окружали длинные серые бараки, плотно прижавшиеся друг к другу. Казалось, даже воздух, пропахший гнилью и сыростью, накрепко заперт, здесь в клетку из колючей проволоки.
На фоне тоскливой серости резко выделялись два дома на пригорке за чертой лагеря. Там возвышались особняки лагерного начальства, сложенные из красного кирпича, с большими светлыми окнами и колоннами у входа. Их окружала низкая изгородь, за которой виднелись светло-зелёные аккуратно подстриженные деревца, клумбы с цветами и асфальтовые дорожки. От особняков тянулась к лагерю узкая прямая аллея из невысоких елей, с дорожкой, посыпанной песком. Из открытых окон неслись звуки музыки и незнакомые песни.
Колонну выстроили во дворе и приказали соблюдать тишину и порядок. Измученные ребята стояли, точно приговорённые к смерти, думая, для чего их выстроили.
Даже Жора, всегда ободрявший товарищей своими шутками, сейчас выглядел таким же понурым, как и все остальные. Всю дорогу он берёг вещи товарищей и неизвестной девочки. Он сложил всё в два мешка и, перекинув их через плечо, мужественно нёс трое суток, никому не жалуясь на усталость. Когда становилось невмоготу и ноги подкашивались, он стискивал зубы до боли в висках, но, глядя прямо перед собой, продолжал упорно идти вперёд.
Жора стоял среди ребят, поставив перед собой два мешка и беспокойно оглядывался по сторонам, надеясь увидеть пропавших друзей. Он уже представлял себе, как с гордостью скажет им: «А вещи-то ваши я сберёг! Посмотрите, все целы».
И вдруг он увидел Вову. Тот стоял в первых рядах и внимательно наблюдал за эсэсовцем, вошедшим на подмостки. Высокий тощий эсэсовец в тёмных очках, с холёным, мрачным лицом медленно и важно подымался по ступеням. На голове у него смешно торчала фуражка с высоким околышем, чёрным блестящим козырьком и кокардой с орлом и свастикой. Военный мундир плотно облегал его сухопарую фигуру. Это был комендант лагеря Герман Штейнер.