А выхлопные газы уже заполнили убежище, нечем стало дышать. Если бы немецкий танк замешкался у капонира еще минуты на три-четыре, Переплетов и Голенко задохнулись бы. Но вот водитель влез в люк, и танк медленно пополз к капониру…
Они не могли сказать точно, сколько дней и ночей провели в этой скирде. Еще глубже зарывшись в солому, они теперь не видели ни солнца, ни звезд. Судить о времени они могли только по тому, когда немцы ели. Тогда у них наступало оживление, они подходили к скирде и, привалившись к ней, гремели котелками и ложками. И как ни глубоко зарылись Переплетов и Голенко в солому, запах пищи доходил и до них. От этого запаха становилось совсем невыносимо.
Несмотря на близость немцев, Переплетов и Голенко потихоньку углубляли свое убежище. Надо было прорыть скирду насквозь, с той стороны будет легче уйти.
И когда они все-таки ушли, то, добравшись до леса, почувствовали себя так свободно, как будто для них миновала всякая опасность. Может быть, это и погубило бы их, наткнись они на немцев.
Но им повезло: они попали прямо в руки нашим.
Случилось это так.
День они пролежали в глубокой, заросшей полынью яме на самой окраине какой-то деревни, метрах в семидесяти от крайней хаты. Они настолько обессилели, что Переплетов решил ночью пойти в деревню и попробовать раздобыть хоть какой-нибудь еды.
Он лежал на краю ямы и наблюдал за тем, что делается в деревне.
Немцев в деревне было, видимо, мало. По крайней мере, Переплетов заметил только двоих. Они заходили в третью от края хату. Вышли оттуда навеселе, хозяйка хаты выскочила на крыльцо провожать их, сунула одному из них еще бутылку: должно быть, она торговала самогоном.
Проводив подвыпивших фашистов, хозяйка вернулась в хату, но вскоре опять появилась на крыльце, теперь уже с корзиной. Оглядевшись по сторонам, юркнула за сарайчик. Когда она вышла оттуда, корзины у нее не было.
«Что-то спрятала», — догадался Переплетов.
Он подумал, что в корзине могла быть еда, задами пополз к сарайчику. Там, в крапиве, и отыскал эту корзину. В ней оказались… гранаты. Сунув две из них за пазуху, он тут же вернулся в яму. И вовремя. Потому что вскоре на подводе подъехали еще двое немцев, но в хату они заходить не стали, а поговорили о чем-то с хозяйкой во дворе, она сбегала за сарайчик, вынесла им корзину, и они тотчас уехали.
«Какая-то чепуха получается, — размышлял Переплетов. — Гранаты немецкие, и немцам же хозяйка отдает их тайком. Что-то тут не так».
И вдруг мелькнула догадка: «А не переодетые ли это партизаны?» Если это так, то хозяйка должна знать, где партизанский отряд…
Как только стемнело, Переплетов и Голенко подкрались к хате и постучались.
— Кто там? — спросили из-за двери.
— Открывай, свои.
— Какие еще свои?
— Полиция.
— Ах ты, господи! Да что вас по ночам носит? — за дверью засуетились, наконец отодвинули засов, и Переплетов распахнул дверь.
Хозяйка испуганно смотрела на них. На полицейских не похожи, кто же они тогда? Но заговорить об этом сразу не решилась.
— Кто еще есть в доме? — спросил Переплетов.
— Никого.
— Ну-ка, Вася, проверь.
Голенко осмотрел все углы, заглянул даже под кровать.
— Вроде никого.
Переплетов сел на лавку, положил на стол пистолет и сказал хозяйке:
— Ну, рассказывай, кому отдала гранаты.
— Какие гранаты? — На лице хозяйки вроде бы неподдельное удивление.
— А вот такие, — Переплетов вынул из-за пазухи гранату и положил на стол рядом с пистолетом.
И опять на лице молодой женщины только удивление.
— Ничего я не знаю.
— А корзина?
— Какая корзина? Что вы ко мне пристали? И кто вы такие, чтобы врываться в дом? Я сейчас закричу.
«Черт ее знает, и в самом деле закричит, а нам это ни к чему», — подумал Переплетов и устало сказал:
— Ну ладно, я все видел. И как ты прятала корзину, и как передала ее тем двоим, на подводе. Переодетым. И чтобы не играть с тобой в прятки, вот тебе документы. — Он протянул ей красноармейскую книжку. — Мы оба советские танкисты, нам надо связаться с партизанами. Ты знаешь, где они, и проводишь нас к ним.
— Ничего я не знаю.
— Брось притворяться, мы тоже не дураки. Пойми, нам позарез нужно связаться с партизанами. И вот еще что: если можно, дай нам что-нибудь поесть, — последнюю фразу он произнес уже не строго, а просительно.
Хозяйка пожала плечами, но на стол все-таки собрала: картошка, хлеб и даже сало. При виде всего этого у них лихорадочно заблестели глаза, они жадно набросились на еду, глотали, не прожевывая, как будто опасались, что все это у них могут отнять.