Он старался запомнить все, что было изображено на карте. Обер-лейтенант нетерпеливо спросил:
— Ну?
— Я же вам говорю, что мы местные…
Удар свалил его с ног. Потом его били палкой. Наконец обер-лейтенант сказал:
— Даю вам возможность подумать два часа. Я человек гуманный, но, если вы и через два часа ничего не скажете, мы вас повесим вон на том дереве, — обер-лейтенант показал на окно. Перед домом, где шел допрос, стоял старый разлапистый дуб. Ветер срывал с него остатки листьев.
Коняхина отвели в амбар, у двери поставили часового. Минут через двадцать туда же бросили Яшу. Бросили как мешок. Видимо, его сильно били, все лицо вздулось, посинело. Он тихо, сквозь зубы, стонал. Лейтенант склонился над своим заряжающим:
— Больно?
— Я им все равно ничего не сказал. Честное слово!
— Чудак! Будто я тебя не знаю…
— Скорей бы уж умереть, — сказал Яша.
— Мы еще с тобой поживем! — бодро сказал Коняхин, а сам подумал, что жить-то им осталось не более часа.
Но ни через час, ни через два за ними никто не пришел. Только к вечеру дверь открылась, и в амбар втолкнули мужчину лет сорока пяти. Он матерился и кому-то угрожал:
— Я до тебя доберусь, продажная шкура!
Потом поднялся на ноги, обшарил все углы и опять устало опустился на пол:
— Нет, видно, отсюда не выбраться. Хотя постойте-ка, нас трое, можем раскопать крышу. Поможете?
— Посмотрим, — уклончиво сказал Коняхин и кивнул на Яшу: — Из него помощник плохой.
— Я отлежусь, — подал голос Яша. Но Коняхин наклонился к нему и прошептал:
— Молчи!
Мужчина показался ему подозрительным. Он был как-то неестественно суетлив, когда разговаривал, старался смотреть не в лицо, а в сторону, глаза у него все время бегали. Особенно насторожил Коняхина его костюм. Он был явно с чужого плеча — рукава короткие, в плечах узок. Конечно, в войну носили что придется. Но настораживала и словоохотливость мужчины. Буквально через полчаса он выложил всю историю своей жизни, намекнул, что кое с кем был связан, поэтому его и схватили.
Коняхин решил его проверить. Мужчина пока не назвал своего имени, и лейтенант спросил:
— А что, Иван, много тут немцев?
— Много, — откликнулся тот. — В каждом селе тысячи по три, не меньше.
Минут через двадцать Коняхин попросил:
— Ты, Петро, здешний, в случае чего помоги.
— Само собой. Только бы выбраться.
«Ты-то выберешься, — подумал лейтенант. — Ясно, что это не Иван и не Петро… Подсадная утка. Не нашли, видно, похитрее».
А тот все допытывался, кто они такие и откуда.
— Много будешь знать, скоро состаришься.
— Не доверяешь? Ну и правильно! Бдительность — наше оружие. Я вот не соблюдал и попался.
Его вызвали часов в двенадцать ночи. А утром, когда Коняхина и Косенко вывели из амбара, лейтенант опять увидел его — теперь уже в полицейской форме.
Подошла машина. Их с Яшей связали и бросили в кузов. На скамейку сели двое немцев. Машина долго тряслась на ухабах. Яша стонал. Немцы о чем-то разговаривали. Когда машина остановилась и им развязали руки, Коняхин встал и огляделся.
Несколько конюшен огорожены четырьмя рядами колючей проволоки. На вышке — часовые. Между рядами проволоки — тоже часовые, с собаками.
Это был лагерь для военнопленных. Коняхина и Косенко поместили в конюшню, где содержали раненых.
Яшу и еще нескольких тяжелораненых увезли на шестой день. Коняхину не хотелось расставаться со своим заряжающим, он стал просить переводчика, чтобы Яшу оставили. Переводчик был пьян, он уставился на Коняхина налитыми кровью глазами и сказал:
— Пошел прочь!
— Сволочь! — не выдержал Александр.
Переводчик поднял плеть, ударил один раз, второй. Коняхин рванулся к нему, но его удержал пожилой солдат:
— Погоди, не горячись.
Остыв немного, Коняхин сказал:
— Я не хочу бросать Яшу, тоже пойду в машину.
— Ты что, парень, сдурел? Не знаешь, куда их везут?
— Нет. А куда?
— Туда, откуда уже не возвращаются.
Солдат попал в лагерь раньше, навидался всего, ему можно было верить. Но верить не хотелось. Неужели Яшу расстреляют?
Машина ушла…
А еще через полчаса их всех выгнали во двор и построили. Немецкий офицер, должно быть комендант лагеря, произнес речь. Говорил он коротко: