Перевязав друг другу раны, твердо решили: надо спать, чтобы скопить силы для следующей ночи. Договорились дежурить по очереди. Но уснуть никто не смог.
— Где же наши? — спрашивал то один, то другой.
Что мог ответить Коняхин? Там, где проходил передний край, было тихо.
— Спите, набирайтесь сил, чтобы нам отсюда выбраться, — не столько приказывал, сколько советовал он.
— Уснешь тут, — ворчал Голенко.
— Ладно, молчи! — цыкнул на него Переплетов. — Не мешай другим.
Механик устроился поудобнее и закрыл глаза. Коняхину показалось, что Переплетов уснул, когда тот неожиданно спросил:
— Товарищ лейтенант, у вас в пистолете сколько патронов осталось?
— Пять. А что?
— Да так. Мало.
— А все же?
— С боем, значит, не прорвемся. Стало быть, надо тихо, ночью. Вам бы поспать не мешало. Ложитесь, а я тут покараулю.
— Не спится, Иван Митрофанович.
— Вот и мне тоже. Может, зря я на тот мост повернул?
— А куда еще мог повернуть? В трясину?
— Так-то оно так.
— Ну и нечего переживать. Все равно нас подбили бы, рано или поздно.
— Жаль только, что снаряды не все успели израсходовать. Глядишь, лишний десяток-другой фашистов укокали бы.
Так вот он о чем думает?
— Как бы самих нас теперь не укокали, — заметил Голенко.
— Боишься? — спросил механик.
— А ты сам не боишься?
— Нет, Вася. Я не первый год воюю, знаю, что на войне убивают, могут и меня убить. Не хочется, конечно, умирать. Но страху, о котором ты говоришь, нет. Обидно будет — это да. Но уж если доведется погибнуть, так лучше с музыкой.
— Это как?
— А вот прихвачу с собой несколько фашистов, в компании, глядишь, и веселее будет.
С наступлением темноты выползли из оврага и по его гребню выбрались в поле. Еще днем лейтенант высмотрел, как лучше пройти участок до ближайшей высоты. За ней должен быть спуск в лощину, а там пройти незамеченными легче.
До высоты действительно добрались благополучно. Но, обходя ее, наткнулись на пулеметное гнездо. Хорошо, что ночь выдалась безлунная. Немцы стреляли наугад. И все же лейтенанта опять ранило в руку, остальные не пострадали. Преследовать их фашисты не стали, видимо, решили, что на гнездо наткнулась разведгруппа.
Еще несколько попыток пройти к переднему краю, предпринятых в эту ночь, также не удались. К рассвету пришлось снова возвращаться в овраг. Почему-то именно он показался им самым безопасным местом.
Совсем нечего было есть.
Шесть дней они наблюдали за крайней хатой. Хозяев ее, видимо, выселили, в хате разместился орудийный расчет — пять человек. На передовой было тихо, и здесь, во второй полосе обороны, немцы чувствовали себя спокойно. У орудия дежурили по двое. Один же, судя по всему — командир орудия, почти все время находился в хате. Лишь на седьмые сутки он куда-то отлучился.
Это был очень удобный момент. Двое пошли на пост, а двое сменяющихся еще не успели вернуться.
Коняхин и Переплетов заскочили в хату. Они точно рассчитали, что могут оставаться в хате не более трех минут. Поживились не многим: нашли в печи горшок с кашей, да на столешнице — ломоть хлеба.
Хотели растянуть это на несколько дней, но не вытерпели — съели все сразу. На четверых, конечно, было мало, только растравили аппетит. Тем не менее настроение у всех улучшилось. Но его тут же испортил Вася Голенко:
— А горшок-то зря взяли. Хватятся — чего доброго, поднимут тревогу. Перевалить надо было кашу во что-нибудь.
— А то не хватились бы?
— Тогда они подумали бы, что все съели те двое, что ушли к орудию. А то и старший мог съесть.
— Да, история…
К счастью, все обошлось благополучно. Те двое, сменившиеся с поста, и верно, пошумели, ходили в другую хату, что-то кричали. Наверное, подумали на соседей. Неизвестно, чем все это кончилось бы, если бы не пришел старший. Он нес за спиной туго набитый рюкзак и два каравая хлеба — должно быть, получил паек на всю неделю.
— Вот если бы этот рюкзак… — мечтательно сказал Голенко. — Да еще бы табачку на закрутку.
— Посмотрим, может, и табачку достанем, — утешил его Переплетов.
Но в следующие три дня опять ничего не ели.
Впрочем, голод оказался не самым главным их врагом. Был конец октября, и по ночам подмораживало. Они ложились рядом, тесно прижимаясь друг к другу. Крайние все равно мерзли, хотя поворачивались то на один бок, то на другой, чтобы поочередно греть о соседа грудь или спину. В середине всегда лежал Яша — у него раны оказались самыми тяжелыми. А их даже нечем было перевязать.