Теперь коробка с самыми счастливыми в его жизни детскими воспоминаниями, полученная им в тот злополучный день из рук лучшего, но бывшего, друга и хранящаяся в глубинах чердака родительского дома, как можно дальше от посторонних глаз, была единственным свидетельством его способности к привязанности. Он редко посещал этот дом. Но когда делал это, всегда брал из сарая опасно старую лестницу, залезал на чердак, доставал оттуда коробку и подолгу смотрел на нее. Только он никогда ее не открывал. Его не покидало чувство, что в коробке живет дух его детства, и стоит снять крышку, как дух улетучится, забрав с собой память о тех счастливых днях. А может, так было раньше, сейчас же Даррен просто боялся разочарования, которое могло поджидать его в картонном хранилище. Когда он в последний раз видел его содержимое, оно было преображено и почти что мистифицировано его детским восприятием мира и сильными эмоциями. И размыто слезами. Для восьмилетнего мальчика эти безделушки были бесценными магическими артефактами. Но много лет спустя взрослый Даррен вероятно не увидел бы в коробке ничего, кроме бесполезного хлама.
Хламом для взрослого Даррен вообще было все, что не несло в себе никакой практической пользы. Конечно, он пришел к такому выводу не тогда, в восьмилетнем возрасте, и совсем не сразу. Эта мысль росла, пускала корни и укоренялась в нем годами. Еще только перебираясь в новый мир больших городов и возможностей, он чувствовал ментальный раскол между старым и новым Дарреном: между смутным предчувствием ностальгии и желанием взять с собой частичку дома и стремлением перечеркнуть все, что было до этого, сжечь все мосты, начать жизнь с чистого листа. Сначала никакие избитые метафоры не смогли сломить боевой дух старого Даррена. Он привез с собой кучу вещей, которые (таков был план) должны были напоминать ему о доме и тем самым смягчать острые углы происходящих в его жизни радикальных перемен. Поначалу так оно и было, повсюду в его первой квартире были расставлены крошечные окошки в прошлое. Однако со временем внешние изменения стали оказывать свое тлетворное влияние и на внутренний мир Даррена, и тогда окошки стали биться, а их осколки ранить гораздо сильнее, чем трудности, от которых те должны были защищать. Настало время избавиться от них. Перебираясь в новую квартиру, в ту, где он жил сейчас, Даррен выбросил все старые, привезенные из дома вещи, при этом некоторые из них были буквально сожжены в ритуальном костре, разведенном в старом ведре. И все углы перемен как-то сразу разгладились.
Он больше не приходил домой к фотографии родителей в безвкусной рамке, которую когда-то сами сделали и подарили им на годовщину его младшие брат и сестра, а значит, не переживал о том, что бы они подумали о нем и он думает о них. Дело было не в том, что мнение семьи сильно волновало его и каким-то образом оказывало влияние на его решения и поступки. Уже нет. Просто думая о них, он понимал, насколько ему безразличны их соображения на счет его жизни, и ему становилось стыдно за такие мысли. Спустя несколько месяцев после торжественного уничтожения семейных реликвий он уже и сам не понимал, зачем притащил с собой всю эту рухлядь, напоминавшую о всем том, что он так сильно презирал и от чего так старательно пытался избавиться. Возможно, причиной тому было не столько желание бросить якорь в тихой, знакомой пристани, чтобы всегда иметь возможность пришвартоваться там, сколько неосознанное стремление следовать общественным нормам. И желание избежать шумного скандала с материнским волнением, когда он отказывается упаковывать принесенные ею ценнейшие пылесборники, которые будут напоминать ему, «что у него всегда есть дом, где любят и ждут», и следующими за этим отцовскими криками, потому что «совсем мать не бережет». Сейчас уже сложно было сказать, в чем была причина его решения не порывать с прошлым сразу, одним рывком. Как бы то ни было, со старыми вещами и старым образом мыслей было покончено, и Даррен стал новым, премного, на его взгляд, усовершенствованным человеком.
Но совершенства никому не дано достичь, и наш главный изъян кроется в нашей слабости. У каждого она есть. И чья-то слабость - это избыток силы. Такой изъян - самый коварный, ведь кому может прийти в голову так его назвать? Каждый из нас хочет называться сильным, уж по крайней мере, никто не хочет считаться слабым. Однако безграничной силы не существует, как не существует и совершенства. Мы растягиваем ее все больше и больше, стремясь спрятать за ней себя, других, тех, кому это действительно нужно, тех, кому не очень. А потом она рвется. Она обязательно порвется, если тянуть ее бесконечно. И тогда человеку, которому она принадлежит, приходится латать ее чем придется: агрессией, апатией, безразличием. Они найдутся у каждого, но надолго ли их хватит? Даррен Сангвин, кажется, был намерен это узнать.