С другой стороны экрана электромагнитное поле Егор наблюдало за гневным, трясущимся лицом своей тёщи. Её губы властно и презрительно размыкались и смыкались, расширившийся пупырчатый нос периодически, в молчаливые паузы, вдыхал и выдыхал, на лбу подрагивал завиток волос, а уши покраснели. А рядом с зятем, перед экраном, вздыхали и искрились ещё два поля – Дзунь и Блим. Зять, помолчав, ответил, что его сейчас нет в теле и что он поле. На что тёща ответила сарказмом: за ними скоро приедет комбайн. Пытаясь сохранить равновесие, уже все трое стремились убедить женщину в правдивости высказанной теории. Но Елена Герасимовна осталась неумолима: чтоб Егор через полчаса был дома, а они с дочкой зайдут через час.
Вскоре Егор сидел на диване да смотрел на стол. С представителями другой цивилизации Дзунем и Блимом он распрощался и теперь думал: то ли пойти на кухню, самому приготовить что-нибудь поесть, то ли подождать тёщу с женой.
Что нахохлился, ворон —
младший брат?
Что ты вдаль глядишь,
не мигаючи?
Аль недоброе чуешь ты в ночи?
Только нет пути мне уже назад…
Забрели с тобой в место странное,
В место гиблое, обжитое злом.
Сердце стало вдруг – оловянное,
Льдом сковало грудь,
взяло на излом.
Страшно, милая, черной полночью,
Черной полночью да в лесу глухом?
Пахнет воздух здесь терпкой горечью,
Терпкой горечью да грехом.
Ветер косы рвет, ветки – по лицу,
Ветки по лицу да наотмашь бьют.
Поутру тебя поведут к венцу:
Не за милого замуж отдают…
Обещала ты и в любви клялась, —
В верности клялась тут, под ивою.
От любви своей ты не отреклась,
Лучше уж принять крест с могилою.
И течет река по немым устам,
Обнимает стан смерть холодная.
Шепчет да поет над волной туман:
«Вот теперь, краса, ты свободная!»
Потянуло враз брыдом горечи,
Мгла холодная лижет по ногам.
Все за часом час ближе к полночи,
Хрубинг-меч звенит, ластится к рукам.
Хрубинг-меч горит синим пламенем,
Сталь каленая на разрыв-траве.
Зачарован он тайным знанием,
В мандрагоровом полыхал костре.
Вышли из болот смерти воины,
И доспехи их тленом тронуты.
С человеческой плоти скроены,
Жизни нет в очах, черны омуты.
Мой клинок в руках яростно запел,
Разрубая тьму, плоть гнилую рвет.
Ворон, черный брат, видно, захмелел,
Стаю вольную он на пир зовет.
Смертью сытая, все звенела сталь,
Силе верная, кровью пьяная.
И струится свет, уходя в спираль,
Растекалася даль багряная…
В старом парке пустые скамейки.
Дождик нудный прогнал детвору.
Ветер только шуршит по аллейке,
Бестолково гоняя листву.
А по парку разносятся фуги,
Где-то песню шарманка поет,
И летят заунывные звуки,
В тополях разбудив воронье…
Там горят огоньки карусели,
Все по кругу лошадки бегут.
И под вихри цветной канители
Манит к кассе раскрашенный шут.
Карусельщик в пальто обветшалом
Сед и мрачен, годами горбат,
Провожает с ухмылкой усталой
Двух ребят, что пришли в старый сад.
Медный грошик – посильная плата.
Просит младший мальчишка – давай?
За себя заплатив и за брата,
Старший шепчет: коня выбирай.
Вот несутся качели по кругу,
И смеются мальчишки взахлеб,
Корчат рожицы, дразнят друг друга,
Понукая лошадок в галоп…
Каждый круг – год вперед отмеряет,
И старик машет мальчикам вслед.
Карусель жизни блеск забирает,
И спасенья обманутым нет.
«Время кончено», клоун бормочет,
И сползают с коней старики.
Карусельщик-мальчишка хохочет,
Бросив в пыль им двоим медяки…