— Разве исключений не бывает? — удивилась сокамерница.
— Бывают. Но на то они и исключения. А в девяноста процентах из ста случается наоборот.
Однако сказанная мной фраза ничуть не уменьшила её оптимистичный настрой.
— Надеюсь, что ты ошибаешься. Буду проецировать во вселенную положительное. Обычно я так делаю, и всё сбывается.
— То есть ИВС ты тоже себе напроецировала?
Я доела яблоко, оставив от него малюсенький огрызок и улеглась обратно на кровать.
— Да ну тебя, Ева, — отмахнулась она. — Откуда ты взялась такая душная? Скажи лучше, как твоего адвоката зовут? Я и его представлять буду.
— Сожителя своего представляй, а адвоката моего не трожь, — буркнула я, отворачиваясь к стенке.
— А чего тебе? Жалко что ли? Если бы не я, он бы может сюда и не пришел. Когда ты на пол упала и задыхаться начала, я сразу на помощь позвала. А он через несколько минут примчался, никому к тебе прикасаться не позволил, и сам в коридор вынес. А жаль, я бы его еще поразглядывала… — мечтательно протянула Самохина а я, решив не отвечать на её провокации, сделала вид, что уснула.
Какое-то время лежала, бездумно уставившись в стену и слушая, как на улице загрохотал гром. Но вскоре, когда зашумели первые капли осеннего дождя, сон все же сморил меня по-настоящему.
Утро же, после завтрака и очередной перепалки с соседкой, началось с новости о том, что ко мне пришел посетитель. Чинно позволив заковать себя в наручники и прошествовав за конвоиром к следственному кабинету, я была удивлена, увидев там Серегина, поскольку моё дело расследовал не он и посещать меня ему вообще-то незачем.
— Привет, — произнес он и, проводив меня взглядом, сел на стул, почему-то уставившись на собственные руки.
— Привет, Кирилл. Какими судьбами?
— Подозреваемого своего допрашивал, решил к тебе заглянуть, узнать, как дела.
Подобное счастливое стечение обстоятельств выглядело слишком уж неслучайным. Формально ко мне, закрепленной за определенным следователем, который меня задержал, и допускать-то никого не должны были кроме него и адвоката.
— Да ладно? — скептически нахмурилась я, скрестив руки на груди. — Не темни, Кирь, говори зачем пришел.
Он вздохнул, признавая, что великого актера из него не вышло.
— Меня включили в следственно-оперативную группу по твоему делу. Завтра с утра у тебя в суде рассмотрение ходатайства об избрании меры пресечения. Весь характеризующий материал на тебя уже собран, так что могли бы рассмотреть и сегодня, но сегодня Прокопьев хочет рассмотреть в суде ходатайство об отводе Лазарева.
— Это еще почему? Оснований-то никаких, — пожала плечами я. — Мало ли, что он хочет.
Уголовно-процессуальный кодекс предусматривает перечень обстоятельств, позволяющих отстранить адвоката от участия в конкретном деле, но ни под одно из них Дэн не подходит.
— Он сегодня утром Прокопьеву нос сломал, — сообщил Кирилл и виновато поджал губы.
— Ёшкин кодекс, — вырвалось у меня. — За что хотя бы?
Хотя, положа руку на сердце, и я и Серегин прекрасно понимали, что давно уже было за что.
— Из материалов дела исчезла предоставленная в твою защиту видеозапись. Точнее, не исчезла, а он её приобщать не стал. Ну а там, слово за слово, и нос у Прокопьева теперь повернут влево.
Устало провела рукой по лицу. Сам факт того, что этот сусликоподобный гад наконец получил по заслугам мог бы меня обрадовать, если бы я не понимала, что это, во-первых, грозит Дэну проблемами, а во-вторых наглядно иллюстрирует полную утрату обычно сдержанным и правильным Лазаревым самоконтроля.
— Но это ведь тоже не основание для отвода, — пробормотала я с плохо скрываемой надеждой.
— Тоже, — кивнул он. — Это скорее дополнение к жалобе в адвокатскую палату и надеждам на то, что за подобное его лишат статуса.
Зараза. По закону подлости, когда кажется, что ситуация не может стать еще паршивее, она обязательно становится таковой.
Я же еще вчера видела, что с Дэном что-то не так. Что он винит себя в моем нахождении в неволе. Что он слишком напряженный и нервный для человека, привыкшего держать себя в руках.
Мы ведь оба с ним изменились за этот год. Дэн сделал меня сильнее, увереннее и решительнее. Но я сама сделала его уязвимей. Теперь ему без меня плохо, а чувство виновности в происходящем кошмаре постепенно сводит Лазарева с ума.
«С тобой я изменился. Ты стала моей слабостью» — сказал Дэн несколько дней назад в той, счастливой жизни, в которой мы были рядом и могли наслаждаться друг другом, путаясь в прохладных шелковых простынях кровати.