Вот только это было совсем не так.
— Пойдем, отвезу тебя домой, — проговорил Дэн будничным тоном, словно ничего не случилось, словно я не было только что в клетке, как несчастные потрепанные еноты в контактном зоопарке.
Пробормотала рассеянно:
— А ты что, за рулем? У тебя же рука ранена.
— Ну так левая же, а не правая, — отозвался он отстраненно, первым входя в кабину лифта.
Чувствовала себя настолько уязвимой в этот момент, что просто шагала следом за ним на автомате. У меня не было с собой вообще ничего, кроме паспорта, который вернули после оглашения приговора. Не было телефона, денег и ключей от квартиры или машины, не было куртки, которую я беспечно оставила в изоляторе, не было никакого плана дальнейших действий.
Пока кабина лифта с тихим гулом ехала вниз, мы оба молчали. И я нахмурилась, понимая, что так не должно быть. Мы ведь столько времени были порознь, скучали друг по другу, а сейчас стояли на расстоянии шага, словно чужие люди.
— Ты так и приехала? — спросил Дэн, нахмурив брови и окинув меня оценивающим взглядом перед тем, как выйти на улицу.
— Ага. Куртку в изоляторе забыла.
Знал ведь, что я редко одевалась по сезону, предпочитая теплой одежде легкие пальто и кардиганы, иногда даже зимой. Лазарев решительно снял пиджак и накинул на мои плечи, а потом мы вышли на заснеженную улицу.
И я словно оказалась на ней впервые. Мороз обжог кожу и это было приятно. Вообще все чувства вдруг обострились и стали ярче, будто раньше я была под непроницаемым куполом, а теперь его неожиданно сняли и все звуки, цвета, запахи и ощущения, обрушились на меня разом. И от этого даже дух на мгновение захватило.
— Не мерзни, клубничка, бегом в машину, — строго произнес Дэн, но левый уголок его губ приподнялся, выдавая еле-заметную усмешку.
Чтобы он и сам не замерз без пиджака, что отдал мне, заторопилась следом за ним к силуэту черного Лэнд Крузера, занесенного тонким слоем только что выпавшего снега. При ближайшем рассмотрении Лэнд оказался «трехсотым», вместо старого «двухсотого».
— Опять новая машина? — усмехнулась я, понимая, что во время моего отсутствия жизнь Лазарева, в отличие от моей, не стояла на месте.
Рассеянно коснулась кончиками пальцев снежинок, лежащих на блестящем под светом фонарей черном капоте. Холод уколол кожу и, мигом достав до нервных окончаний, заставил дернуть плечами.
Это вдруг показалось мне очень символичным — меня выпустили именно в день первого снега, словно это позволит мне забыть обо всем и начать жизнь с чистого листа. Жаль, что это так не работает.
— «Двухсотку» все-таки дожгли до того состояния, что проще стало купить новую машину, нежели починить ту. К счастью, она была предусмотрительно застрахована от подобных эксцессов.
Да уж, Дэн, оказывается, без меня тоже не скучал. Поджоги, перестрелки, больница. А еще же надо было продолжать работу в бюро. Но в этом он был весь — Лазарев воспринимал подобные ситуации как веселые приключения, плывя на волне адреналина туда, куда она его вынесет. По крайней мере, пока эти приключения не касались меня.
— Жалко её, она была хорошей, — протянула я, когда он галантно открыл мне дверь, пропуская на переднее пассажирское сиденье пахнущего дорогим ароматизатором кожаного салона.
С «двухсоткой» у меня было связано много воспоминаний. В основном хороших, таких как совместные поездки куда-нибудь или катание по льду на замерзшем озере. А теперь, кажется, все они остались в прошлом. Но Дэна, видимо, не беспокоили подобные мысли, потому что он ответил:
— Эта ничуть не хуже.
Так странно. Будто нам больше поговорить не о чем, после долгой разлуки. И я замолчала, нахмурившись, слушая, как зарычал заводящийся мотор машины.
— Твой телефон и ключи в бардачке, — продолжил Лазарев. — Завтра я заберу твои вещи, оставшиеся в изоляторе и завезу тебе, там ведь нет ничего незаменимого?
— Нет, — отозвалась я, всё больше хмурясь и обняла себя руками за плечи, сжав пальцами ткань Лазаревского пиджака. — Я бы, если честно, вообще ничего оттуда не забирала, кроме своей тетрадки с заметками.
Дэн привычно вел машину одной рукой, уверенно глядя перед собой, а я с каждой минутой мрачнела все больше и больше, находя в его отстраненном поведении подтверждение всем своим тяжелым мыслям.