— Ну, тут у неё немного.
— И очень хорошо, что немного. А тебе сколько нужно?
— Мне ничего не нужно. У меня своё есть.
Безайс снял шапку и отряхнул её от снега.
— У тебя — да. Ты живёшь как на полном пансионе. Мы только ещё едем, а тебя там уже ждёт, плачет и думает, что ты попал под поезд. Ты баловень судьбы. А я? Мне нигде ничего не отломится.
Он сделал снежок, бросил в Матвеева, но промахнулся.
— Скучает — может быть, но не плачет, — сказал Матвеев. — Она не из таких. Я видел, как она в общежитии вынула руками из мышеловки мышь и бросила её коту. Сам я не боюсь мышей, это пустяки, но для женщины — это редкость. В ней нет ничего этого бабьего. О самых рискованных вещах она говорит спокойно и просто. "Я, говорит, знаю, почему мальчики любят девочек".
Он остановился и прищурил глаз, показывая, как она говорит.
— Да. "К чему, говорит, нам этот условный язык? Будем говорить прямо". О брат, ты сам увидишь!
— Ты готов, — сказал Безайс. — Она тебя пришила к себе. У тебя будет такой ангелочек, он будет кричать "уа-уа" и звать тебя папой.
— Как "пришила"?
— Да так. Ты женишься на ней. И так далее и тому подобное.
— Ты ничего не понимаешь, Безайс. Это потому, что ты её не видел. Она сделана из другого. Ты представляешь себе, что такое товарищеские отношения между мужчиной и женщиной?
— Представляю. Это для некурящих. Когда мужчина делает гнусное предложение честной женщине и получает отказ, он говорит: "Между нами будут товарищеские отношения". О, я знаю эту механику!
— Эх ты! Много ты знаешь! Можешь быть уверен, я отказа не получил. Товарищеские отношения означают, что мы не будем друг друга стеснять. Мы сходимся и живём, пока это не мешает нам, нашей работе, нашим вкусам. А если мешает, — то очень просто: "Вам направо? Ага. А мне налево". Только и всего.
— Сколько же лет ты думаешь с ней прожить?
— Не знаю. Может быть — сто.
— Это кто же заговорил о таких отношениях?
— Заговорила она. Но я с ней согласился.
— Меня, — сказал Безайс, — удивляет эта штука. Мне кажется, я бы обиделся. Только вы успели объясниться, поцеловаться и все такое, как сразу заговорили о том, что будете друг друга связывать, стеснять, надоедать. И начали придумывать, как бы, в случае чего, разойтись потихоньку. Тебе это нравится?
— Это просто сознательное отношение к вещам. И я и она — мы знаем, что такое любовь и для чего она. Мы сходимся, как разумные люди, и обсуждаем наше будущее. А тебе хотелось бы этакую восторженную бабищу со слезами, с клятвами, с локонами на память и весь этот уездный роман?
Безайс помолчал.
— Черт его знает, чего мне хочется, — сказал он нерешительно. — Но, кажется, я был бы не прочь, чтобы она немного — самую малость — поплакала и назвала меня ангелом. Но вот на чём я настаиваю, так это на том, что когда я ей признался бы в любви, то чтобы она покраснела. Пусть она относится к любви сознательно и все знает. Но мне было бы обидно, если б я ей объяснялся в любви, а она ковыряла бы спичкой в зубах и болтала ногами. "Ладно, Безайс, милый, я тебя тоже люблю". Словом, пусть девушки будут передовые, умные, без предрассудков, но пусть они не теряют способности краснеть.
— Было темно, — сказал Матвеев, снова рассматривая царапину. — Может быть, она и покраснела. Но вообще-то — это дурацкое требование. Зачем это тебе?
Их звала Варя.
— Где вы про-па-ли? — услышали они.
— Сейчас! — крикнул Безайс.
Они отломили ещё несколько веток, отряхиваясь от осыпавшегося с деревьев снега, и пошли обратно. Внезапно они разом остановились и взглянули друг на друга. В неподвижной тишине леса отчётливо прокатился густой басовый гул, донёсшийся издалека. После нескольких минут ожидания послышался слабый, но отчётливый звук. Безайс опустил дрова на снег и молча глядел в глаза Матвееву.
— Это может быть только одним, — сказал Безайс.
— Да, — ответил Матвеев. — Это шестидюймовка. Выстрел и разрыв.
— Не очень далеко отсюда, вёрст сорок, я думаю.
— Может быть, даже дальше. Сегодня тепло, а в тумане звук слышен дальше. Ночью можно определить точнее — по времени между вспышкой выстрела и звуком. Может быть, даже вёрст пятьдесят отсюда…
— На этой станции говорили, что до Хабаровска осталось пятьдесят вёрст.
— Это ничего ещё не значит. Может быть, учебная стрельба.
Новый гул выстрела прервал его слова. Они остановились, напряжённо прислушиваясь. Звук был глухой, и разрыва они не услышали.