Теперь же — не прошло еще двух недель с тех пор, как он прибыл в Воронью Рощу, чтобы уладить дела, возникшие в результате внезапной кончины старшего брата и его супруги, — щеки на некогда волевом, открытом лице ввалились, на лбу залегли глубокие складки, а вся фигура моего старого приятеля стала напоминать возвышавшийся неподалеку от поместья остов разрушенного неумолимым временем старинного аббатства. Несмотря на свои глубокие познания в области медицины, я не мог придумать ничего лучшего, чем предложить ему бренди. Кое-как, с моей помощью, ему удалось поднести бокал к губам.
Лекарство немедленно возымело некоторый эффект. Квентин закашлялся, часто заморгал и, поставив бокал на столик, посмотрел на меня так, словно впервые заметил мое присутствие.
— Невилл, — проговорил он. — Слава Богу, ты здесь.
— Ну конечно, здесь, старина, — ответил я, стараясь придать своему тону как можно больше непринужденности. — Ты написал мне такое письмо, что я сразу помчался в Воронью Рощу. Но, ради всего святого, объясни мне, что случилось. У тебя такой вид, будто ты побывал в аду.
В глазах его снова мелькнул ужас. Он отвернулся и уставился в камин, в котором вовсю полыхал огонь.
— Знаешь, Невилл, а ведь ты оказался не прав.
— Не прав? В каком смысле?
— Вообще, — удрученно проронил Квентин. — Вообще. За пределами известного нам мира существует мир иной. Он существует, и этот мир… — Он осекся и обратил ко мне исполненный животного ужаса взгляд, который был красноречивее всяких слов. — Невилл, — с трудом выдавил он, всем телом подаваясь ко мне. — Невилл, я видел это! Я видел ее!
— Кого ее? — Меня охватило раздражение, и виной тому было не столько недоумение, вызванное его туманными, незаконченными фразами, сколько неприятный пробегавший по спине холодок. — О чем, черт побери, та толкуешь? Кого та видел?
Казалось, силы окончательно покинули его. Весь он вдруг как-то обмяк и, уронив голову на грудь, загробным шепотом произнес:
— Черную Энни!
Больше он не сказал ни слова.
Я не знал, смеяться мне или плакать над столь явным свидетельством умственного расстройства. В конце концов, избегая смотреть ему в глаза, я сказал первое, что пришло мне в голову:
— Слушай, как ты думаешь, в этом мавзолее найдется что-нибудь поесть?
К счастью, выяснилось, что не все слуги разбежались из Вороньей Рощи. Некая девица — видимо, из жалости к своему хозяину — осталась. Она согласилась готовить для него, но лишь на том условии, что с наступлением сумерек ноги ее не будет в доме. И вот, после непродолжительных поисков я увидел в столовой накрытый стол. Негусто: кусок жареной баранины, ломоть хлеба и бутылка кларета, на поверку оказавшегося недостаточно выдержанным, но я был рад и этому. Я отнес тарелки и стаканы в гостиную, и мы, сидя перед камином, наскоро перекусили.
Ели мы молча. Квентин рассеянно жевал баранину, но я главным образом потягивал кларет, размышляя о том, что услышал.
Черная Энни. Имя — с таким содроганием произнесенное моим собеседником — было мне знакомо. Я даже помнил связанную с ним старинную легенду, которую слышал от Квентина в один из тех далеких вечеров, когда в школьной спальне гасили свет и мы по очереди рассказывали друг другу страшные истории.
Я встал и подошел к окну в дальней стене гостиной. Там, за забранным свинцовой решеткой стеклом, уже стояла ночь. Среди рваных клочьев гонимых ветром облаков то и дело мелькала луна, почти полная, озаряя мертвенным, неверным светом протянувшуюся на восток, покрытую жухлой травой пустошь. В одно из таких мгновений моему взору предстало видение, внушающее одновременно печаль и суеверный страх: руины аббатства — развалины церкви, покосившиеся надгробные плиты старинного погоста.
Давным-давно, еще до Реформации, земля, на которой стояло поместье, принадлежала этому аббатству. Именно с ним была связана легенда о Черной Энни. Сказку эту нельзя было назвать оригинальной. В Англии полно развалин, которые могут похвастаться тем, что в полночь там бродят неприкаянные души усопших монахов и прочий сброд. В данном случае — так по крайней мере гласила легенда — в заброшенных руинах аббатства нашел пристанище призрак некоей монахини — Черной Энни. При жизни ее соблазнил каноник ордена августинцев, чернорясников, как прозвали их из-за цвета монашеского облачения. Последствия не заставили себя ждать: несчастная понесла. Однако, прежде чем грех ее стал явным, она таинственным образом исчезла. Объяснялось все очень просто: сестры-послушницы спрятали ее в потайной комнате. Туда они приносили ей еду и питье, туда приходил к ней на свидания ее возлюбленный. Но с приближением родов становилось очевидным, что сохранить все в тайне не удастся. Положение усугублялось еще и тем, что в аббатство зачастили представители генерального викария, по приказу короля они рыскали по стране, собирая свидетельства мздоимства среди духовенства. Опасаясь разоблачения, каноник убедил Энни вверить младенца его заботам; он обещал спрятать его в надежном месте, где за ним будет ухаживать нянька из местных. Но, заполучив ребенка, коварный каноник — чтобы скрыть следы своего преступления — перерезал беззащитному созданию горло и спрятал тело где-то на территории аббатства. Слух о чудовищном злодеянии достиг ушей несчастной матери, и когда королевские слуги во время обыска нашли потайную комнату, их взорам предстало страшное зрелище: Энни повесилась, привязав веревку к потолочной балке.