София недоумевала. Да как он смеет говорить с ней в подобном тоне! Что он себе позволяет? Да что он знает о ней! С каким наслаждением она размозжила бы ему башку каблуком. Но каблуков не было — ноги ее были босы, и ей оставалось лежать под простыней, стискивая в кулаке мокрую салфетку, тихо злиться на себя и на Шторма — за то, что он нагло вторгся в ее личную жизнь, — и шмыгать носом, из последних сил пытаясь унять слезы.
Наконец, скопив достаточное количество ядовитой иронии, София сказала:
— Вот, значит, как в Америке поступают с душевными неурядицами? Их регулируют.
— Ну да. — Шторм передернул плечами. — А что здесь такого? Разве в Англии нет психотерапевтов? Или законы запрещают англичанам иметь хоть какие-то слабости?
— Нет, мне это нравится, в самом деле, — язвительно заметила она. — Если в прошлом у тебя есть какой-то изъян, тащи свою жизнь в мастерскую, там отрегулируют. А еще лучше вовсе избавиться от проклятого прошлого. Наверное, именно, после этого у человека появляется какая-нибудь странная фамилия — Шторм или что-нибудь в этом роде?
Шторм откинул голову назад и залился самозабвенным, лающим смехом — так, в воображении Софии, должна была лаять гиена, застигнутая лучом прожектора. Она пришла в отчаяние. Неужели ничто не может пронять этого типа, задеть его за живое?
— Ну ладно, — сказал Шторм, радостно посмеиваясь — ну вылитый клоун! — Положим, ты не в состоянии изменить свое прошлое. Но стоит ли из-за этого сводить счеты с жизнью? А если бы прошлого действительно не было, что тогда? Нет, серьезно…
София только закатила глаза. На это нельзя было даже сердиться. В голове у нее гудело, в горле саднило, кровь стучала в висках, а Шторм восседал на подоконнике и заявлял как ни в чем не бывало: «А если бы прошлого действительно не было, что тогда?» София уже не знала, как относиться к его словам — как к обычному американскому трепу или высшей, доступной лишь просветленным мудрости.
— Нет, ты мне скажи, — на повышенных тонах продолжал Шторм, — если ты не в состоянии справиться со своими проблемами, что ты будешь с ними делать? Сдашь в кунсткамеру? Отправишь в отпуск? Или я чего-то не понимаю? — Он уже спрыгнул с подоконника и теперь расхаживал по комнате, в такт словам размахивая рукой. — Нет, я серьезно, как девушка вроде тебя могла решиться на такое? Ты что, спятила?
— Да ты хоть знаешь, с кем ты разговариваешь? — в сердцах воскликнула София. Она вдруг отчетливо поняла, что пыталась повесить не того, кого надо. — И прекрати… махать у меня перед носом руками!
Шторм удивленно посмотрел на свою руку, словно прежде ее там не было.
— Да пропади все!..
— Послушай, ты за кого себя принимаешь? И как ты вообще сюда попал?
Шторм рассеянно кивнул.
— Сам не понимаю. — Он отвернулся к окну: — Видела бы ты, сколько здесь охранников. Чувствуешь себя как Оби-ван Кеноби на Мертвой Звезде.
Нет, этот человек решительно кретин. София с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться. Шторм оглянулся:
— Что это? Ты вроде как смеешься?
— Вот еще.
— Да? А мне показалось, ты только что засмеялась.
— Выходит, ты ошибся.
— Выходит, так.
Какое-то время он неподвижно стоял у окна, повернувшись к ней спиной. У него были широкие, мощные плечи. Такие же плотные, как и его мозги.
София уже не плакала. Сказать по правде, ей даже стало легче. Она чувствовала, что постепенно становится самой собой. Прежней. Холодной и неприступной.
— Что ж, искренне признательна вам за визит, мистер Шторм.
Этот наглец снова радостно заулюлюкал.
— Ну-ну, — сказал он, поворачиваясь к ней. — «Искренне признательна за визит» — это класс. Очень по-английски. А попросту говоря: «Пошел вон» — я правильно понял?
— Меня радует, что вы начинаете понимать английский.
Шторм снова захохотал.
— Это здорово, честное слово. Жаль, что я не умею так выражаться. «Искренне признательна вам…» Ха-ха-ха. Нет, это здорово, серьезно. Только вот что я хочу тебе сказать. — Шторм поднял палец, поднеся его так близко к ее лицу, что лишь безупречные манеры не позволили Софии вцепиться в него зубами. — Ты мне нравишься. Очень. У нас, янки, это значит: «Ты мне нравишься. Очень». О'кей? Так что не надо больше себя подвешивать. О'кей? Мне это небезразлично. Ты понимаешь, о чем я?..
— Ах, ради Бога, да уйдешь ты наконец? — София порывисто отвернулась, чтобы он — чего доброго — не заметил ее смеющихся глаз. «Не надо больше себя подвешивать». Боже, какой чудак, право! Она услышала, как он направился к выходу.