— Завтра я покидаю Кодубы и больше никогда сюда не вернусь, — сказал он негромко.
— И ты берешь меня с собой? — не сомневаясь в ответе, спросила Паллания.
— Конечно же, нет. Мне хватает того балласта, который уже есть.
— Но ты же говорил, что любишь меня…
— И не соврал. Я люблю тебя.
Паллания измученно улыбнулась и, коря себя за те чувства, которые испытывала к нежити, прижалась к нему всем телом. Она не знала, что делать, ведь уже не могла представить себе жизни без него и предпочла бы вечному ожиданию быструю гибель.
— Как пищу, — будто прочтя ее мысли, неслышно добавил Батури и впился в шею девушки мертвым поцелуем. Перед долгой дорогой ему нужны были силы, и лишь чужая жизнь могла их дать.
Последним, что запомнило затухающее сознание Паллании, были слова признания. Она умерла, улыбаясь. Умерла в блаженстве. В любви. Приятная, надо думать, смерть.
Утолив голод, весь испачканный в крови Батури одним ударом выломал дверь сарая, сорвав с петель крупный амбарный замок, и вывалился на ледяной, занесенный снегом, огород.
Вокруг уже светало, и зарево, туго натянутым золотым пузырем сковавшее восток, уже было готово прорваться и показать миру огненный светоч.
Батури уже достаточно долго прождал в Кодубах и сегодняшней же ночью собирался покинуть здешние места. Теперь ему незачем было таиться от селян. Тыльной стороной руки вытирая липкую, застывающую на морозе кровь, Батури, не скрываясь, поплелся в сторону колодца.
— Эй, монстр! — раздался голос за спиной.
Клавдий не обернулся, продолжил идти в сторону колодца, но путь преградил огромный детина в сажень ростом и в два аршина — в плечах. В руке он держал топор.
— Не чуешь, что ль? Тебя кличут, — сказал здоровяк, и его маленькие глазки блеснули презрением, а изо рта пахнуло застарелым перегаром, чесноком и гнилью.
— Хм, — вампир задумчиво коснулся подбородка. — Глядя на тебя, я решил, что монстр — это ты. Знаешь, что такое бритва? Без нее ты выглядишь, как волосатый йотун. Еще и шлейф перегара за тобой волочится хвостом.
— Ты мне тута не этого, — промычал детина и шагнул вперед, — зубы не заговаривай. А то быстро башку снесу.
— А мы подмогем, — справа и сзади подошли двое.
Один из них был одет в толстый, мешающий движениям тулуп, подбитый заячьим мехом, и шапке, скрывшей большую часть лица. Взгляд его излучал ненависть. Второй, бритый наголо, стоял в одной рубахе, а от его тела исходил пар, от которого веяло запахом дегтя, гари и пота. «Кузнец, — догадался Батури. — Выбежал, в чем был, когда услышал о травле монстра».
Тем временем число желающих поучаствовать в расправе над кровопийцей быстро росло. Появлялись и зрители. Среди образовавшейся вокруг него толпы Клавдий заметил уже знакомого седовласого мужчину и, взглянув ему в глаза, криво улыбнулся. Некогда крепкий и статный солтыс быстро сдал: на лице появились новые морщины, спина согнулась, грудь впала, во взгляде поселилась печаль и нежелание жить — нежелание жить без своей дочки, которую он держал в строгости и покорности, но любил всем сердцем, самозабвенно.
— Дорогу, — потребовал Вышегота, и толпа перед ним расступилась. Он подошел ближе к вампиру и посмотрел ему в глаза тяжелым, упорным взглядом: — Ты Плашку мою загрыз?
— Я, — не моргнув, ответил Батури.
— Почему ее? — спросил Вышегота сухим, измученным голосом.
— Плашка, хм, — вампир едко ухмыльнулся: — с таким именем я б давно удавился — на той самой плахе. А убил потому, что в жилах вашей Плашки текла чистая кровь, которая сводила меня с ума. Я ненасытен и не смог остановиться, вкусив столь лакомую пищу.
— Какая пища! Она мне невестой была! Зарублю, строховидлу! Бей его, хлопцы! — во все горло заорал детина с топором в руке и ринулся на Батури.
Вампир напрягся, нащупал на поясе кинжал и приготовился убивать.
— Стой, Дюк! Стойте все! — воскликнул солтыс, и люди замерли, повинуясь его приказу. — А ты, Зверь, ступай, — устало выдохнул Вышегота. — Выметайся из моего села и больше не приходи. Никогда не приходи.
Батури кивнул:
— Мудрое решение. Я бы вырезал все селение — никого б не пощадил. Но теперь ухожу. Живите! — заклял на прощанье вампир и, больше не сказав ни слова, ничего не страшась, ринулся через толпу, разделяя ее надвое.
Люди быстро расступались, шарахались в стороны, падали наземь и отползали с дороги. Боялись смотреть на Зверя, отводили взгляды, будто, встретившись с его ледяным взором, могли тотчас умереть или лишиться зрения. И лишь огромный детина, выронив из рук топор, не скрывая выступивших слез, с ненавистью глядел Зверю вслед и нашептывал слова проклятья, нашептывал те слова, которые рано или поздно претворит в жизнь.