Не все ребята из «Холидея» были такими жадными накопителями. Но подобного скопища собранных вместе алчущих, откладывающих, считающих и пересчитывающих, дрожащих над деньгами, не видел и больше не увижу. Накопить и выгодно вложить — к этому сводились примитивные думы и невысокие стремления. Множество разговоров вертелось вокруг маленького магазинчика или фабрички, которую обязательно купят или откроют, когда закончатся бесконечные разъезды и переезды. Жгучая тайна не переставала волновать умы: сколько получают солисты-звёзды? Вокруг этого строились, разрушались и опять возникали десятки догадок.
Тяга к доллару пестовалась холидеевскими боссами сознательно и обдуманно. Солистам запрещалось обсуждать с кем-либо свои контракты, на расспросы о заработках приказывалось отвечать, что они исключительно высоки. Только двое в труппе могли бы дать ответ на больной вопрос. Но тучный и довольно доброжелательный главный менеджер труппы Хельмут Эккарт из ФРГ и общительный, как стебелёк, тоненький бухгалтер-голландец Руди Вриике хранили молчание. Почему-то вышло, что мы подружились с Вриике — парнем простым, любознательным и о делах денежных, несмотря на профессию, думающим мало. Дружба не осталась незамеченной. Ко мне ходили целыми делегациями: «Ник, спроси у Руди, сколько платят Машковой», «Узнай у своего друга, много ли выколачивают Форд и Таулер». Я бледнел от злобы и говорил «ноу». Вскоре ходить перестали.
В конце каждой недели Вриике из скромного бухгалтера превращался в главное действующее лицо «Холидея». Улыбающийся Руди появлялся перед представлением с небольшим переносным сейфом, и вокруг моментально вырастала густая толпа. В крошечных запечатанных конвертиках выдавалась — без всяких росписей в ведомостях — зарплата. Люди отходили в уголок, пересчитывали деньги, шептали под нос нечто беззвучное и возвращались к Руди. Денег почти всегда оказывалось меньше, чем полагалось по контракту. Заболел, простудился, пропустил хоть номер — вычет. Не катался из-за болезни неделю — вот тебе пустой конверт с пожеланием поскорее вернуться в строй. Ушиб, растянул мышцу или, не дай бог, поломал руку, ногу — будешь без зарплаты месяц-другой, а потом в конверт вложат извещение об увольнении. И никаких профсоюзов, защищающих права артистов, никаких медиков, врачующих профессиональные травмы. В ансамбле о таком и не слышали. Наш врач-массажист, откомандированный в распоряжение айс-ревю любезным «Госконцертом», недели полторы маялся от спокойной жизни. А фигуристы хромали, кашляли, накладывали лёд на ушибленные коленки. Объяснялось всё примитивно: боялись, лечение дорого обойдётся. Но когда разобрались — распробовали, узнали о нашей бесплатной системе, то, честное слово, прошли чуть ли не полный курс медосмотра у докторов и запаслись на годы вперёд лекарствами. Поразило и полное отсутствие каких-либо оплачиваемых отпусков. Двухнедельные каникулы раз в году в перерывах между гастролями и только за свой счёт.
Ещё о системе штрафов. Развита она чрезвычайно. Упал на льду — недосчитался нескольких долларов. Не так отработал номер — опять минус. Забыл воткнуть цветастое перо в театральную кокарду — готовься к вычету. И так далее…
Но один вид штрафа — за употребление алкоголя незадолго до или во время спектакля — казался мне справедливым. Не будь его, некоторые попросту спились бы. Увлечение спиртным, переходящее в нездоровое пристрастие, было повальным хобби половины ансамбля. Отдыха без этого не мыслилось. Тупые пьянки после представления продолжались до утра — за них не штрафовали. И если уж выдавался в сверхплотном расписании свободный денёк, он использовался в «Холидее» со значительной прибылью для нашей винно-водочной промышленности. Разговоры типа «кто сколько выпил» занимали второе место за нетленной темой «кто сколько заработал». Особым шиком считалось получить штраф за выпивку прямо во время спектакля. Лихо подскакивали на коньках к буфету, заказывали бокал шампанского и кричали Билли Стюарту: «Запиши!» Тот громогласно объявлял: «Штраф — пять долларов». Бокал залпом выпивался под одобрительные крики и свист актёрской братии.
Однажды мы, переводчики, попытались провести душеспасительную беседу о вреде алкоголя в целом и украинской перцовки в частности с шестнадцатилетней датчанкой из кордебалета. Та хлопала красивыми глазёнками, мило улыбалась и непонимающе твердила: «В „Холидее“ все говорят, что у вас дешёвые крепкие напитки». Даже эту хрупкую стеночку было не сломать. А девочка на нас обиделась. Над ней начали подсмеиваться подруги: «Русские переводчики заботятся о твоей нравственности».