О нравственности заботиться не приходилось — бессмысленно. Книжные страницы не выдержат описаний творившегося в труппе. Я не верил глазам, слуху, спрашивал, может ли быть так, у милейшего доктора-массажиста. Тот сплёвывал и мрачно цедил: «Не обращай ты, Коля, внимания на эту распущенность».
Да, необычно столкнуться и прожить в нашей стране, хоть и всего-то два месяца, с людьми, ведущими совсем не наш образ жизни. Многое поражало, ошарашивало. Стоило кому-то из артистов слечь, попасть в больницу — и о нём забывали, как о вещи ненужной и к употреблению негодной. Навестить больного, купить что-нибудь повкуснее, наконец, просто сходить за лекарством… Даже вчерашние сожители без жалости отворачивались от партнёра или партнёрши, шустро и не стесняясь подыскивали кого-нибудь подоступнее, поздоровее. Абсолютно не выдерживали проверки на дружбу, человеческое участие и хорошо спившиеся застольные компании. По больницам и аптекам бегали мы, переводчики: не хотелось бросать в беде мало, но всё-таки знакомых людей. Скажу откровенно — особой благодарности наши заботы не вызывали. Чувствовалось скорее непонимание, насторожённость, тревожное ожидание: вдруг что-нибудь за это попросят. Собранное из разных уголков земли балетное племя жило лишь деньгами, сиюминутными удовольствиями, пьянством.
Владельцам «Холидея» было поразительно легко держать в полном и безоговорочном подчинении и блестящих прим, и кордебалетных мальчиков. Разобщённые, эгоистичные, благодарно хватающие на лету любую денежную подачку, артисты представляли идеальный материал для подавления, угнетения и выкачивания тех самых долларов, за которыми они устраивали такую вихревую гонку.
Политикой не интересовался никто. Упоминание фамилии любого политического деятеля, кроме президентов Кеннеди или Никсона, вызывало пожатие плечами и стандартную просьбу повторить имя по буквам. Повторение, естественно, не помогало. И это несмотря на то, что некоторые объехали полмира. Выли и рекордсмены из рекордсменов. Среди них южноафриканец Титч Сток, гастролировавший в 70 странах. Если поездки и прибавляли багажа, то не политического.
Крупным эрудитом слыл Билли Стюарт. Он и вправду отличался от остальных. Читал газеты и серьёзные книги, а не только комиксы, что было для «Холидея» необычайнейшей редкостью. Как-то Стюарт надумал блеснуть знаниями перед рабочими Ростовского Дворца спорта. Я внимательно переводил. Разговор напоминал беседу студента-дипломника с нахватавшимся верхов, самоуверенным семиклассником.
Ростовчане знали об Англии и её политиках побольше ирландца. Рыжий администратор был окончательно разбит, когда осветитель в шутку спросил, не приходится ли он родственником бывшему министру иностранных дел Великобритании Стюарту? Билли о таком не слышал, попросил повторить фамилию по буквам и тут вдруг понял: оплошал. После этого в споры не вступал и не уставал удивляться: «У вас очень политически активные рабочие».
Холидеевская компания и не стремилась набраться хоть крупиц каких-то знаний. Даже то, что само шло в руки, отвергалось вяло и безучастно. Помню, мы долго спорили, сколько автобусов заказывать для экскурсии по Киеву — четыре? Три? Не мало ли? Не приведи господь, кому-нибудь придётся постоять — поднимется такой крик! Порешили на трёх. Утром два шофёра погнали автобусы обратно в гараж. Красный «Икарус» был заполнен едва на треть. Как выяснилось впоследствии, та, первая, киевская, экскурсия осталась рекордной по количеству экскурсантов.
Не сгущаю ли краски? Не навожу ли напраслину на артистов? Неужели не нашлось среди них милых, любознательных, приятных в общении, хорошо относящихся к нашей стране и к нам — её представителям? Были. Немного, но были. В основном знаменитые фигуристы-любители, превратившие увлечение в выгодное временное ремесло. Поверьте, во мне говорит не моя теперешняя привязанность спортивного репортёра к настоящим спортсменам. Экс-чемпионы и в самом деле оказались человечнее остальных. Бациллы жадности и эгоизма, с чудовищной быстротой распространяющиеся в благодатной среде ансамбля, не поразили или не успели ещё до конца поразить этих славных ребят. Они хорошо знали советских фигуристов, с удовольствием встречались с ними в Москве и вели бесконечные разговоры, в которых чаще всего звучало: «А помнишь?» За долгие годы в большом спорте чемпионы привыкли к честному соперничеству и частым переездам, но не к однообразно-унылой полупьяной жизни и свирепому духу накопительства. Им было не по себе. У них не прибавилось друзей, оставалось свободное время, а убивать его на бесконечные кутежи не хотелось.