Я мигом забываю и о зеркале, и о терзавших меня смутных предчувствиях. Мы одеваемся и отправляемся на побережье.
Меня оглушает шум волн, набегающих на берег. Какие-то человечьи ублюдки с подозрением смотрят на нас, застыв, точно истуканы. Винс подаёт мне руку, и мы идём к полосе прибоя, а люди, уже не обращая на нас ни малейшего внимания, уходят своей дорогой.
Море неспокойно. Волны с грохотом перекатывают гальку, вспениваясь белыми бурунами. Я подхожу ближе и, когда очередная волна откатывается назад, вижу большой чёрный камень с белыми прожилками, гладко обкатанный морем. Этот камень такой знакомый и такой забытый. Я нашла точно такой же в быстрой речушке за вересковой пустошью в Карпатах. Так давно, что трава, казалось, была тогда по колено, а речушка виделась морским проливом. Я держала его в руках и гладила быстро высыхающие под солнцем бока, пока он не стал совершенно сухим и каким-то тускло-серым. И тогда я снова положила его в воду - и он опять стал чёрным с белыми прожилками. Как по волшебству.
Я оставляю Винса позади и делаю несколько шагов к этому камню - очень быстро, торопясь, пока море не пришло обратно. Ноги оскальзываются на обкатанной гальке, ведь я забываю, что мне уже давно не четырнадцать лет. Пытаюсь протянуть руку к вожделенному камню и вижу, как надвигается очередная волна холодной тёмной воды.
- Ядзя! - испуганно вскрикивает Винс. Я оборачиваюсь и теряю драгоценные секунды. Волна уже здесь, она вспенивается вокруг меня, и вдруг с неожиданной силой тащит за собой в открытое море. Стоит середина октября, и холод мгновенно пробирает до костей. Винсент срывается с места и бежит по направлению ко мне, а я вдруг неожиданно обнаруживаю, что начинаю увязать в этой гальке - вот глупость-то! Пытаюсь сделать шаг и внезапно падаю, пугаясь, как маленькая. Ведь я никогда не умела плавать, а следующая волна уже совсем рядом...
И ледяная стена прибоя накрывает меня...
Я открываю глаза. Всё тело ломит от неудобной позы; в руке зажат подсвечник с оплывшим огарком. Я с такой силой сжимаю его, что пальцы онемели. За окном белым-бело, и ветви деревьев, и подоконники - всё облеплено проклятым снегом. Я зову Долорес и одеваюсь. Чёртова тупая девчонка! Как будто нельзя шевелиться быстрее!
- Вон, - отрывисто бросаю я, и она исчезает. Ещё секунда - и я бы влепила ей пару порций боли - просто так, для разрядки. Вот и ночь прошла, и луна прокатилась по небосклону, а воз и ныне там. Ясновельможная панна Войцеховская снова как растерянная девочка, которую отчитывают за невыученный урок. Умеющая хорошо, долго и изощрённо убивать, но не умеющая решать неразрешимые дилеммы.
Я иду к лестнице, а на сердце у меня тяжело, как будто там глыба льда. И я просто спиной чувствую пристальный взгляд человека, с которым мы делили жизнь более десяти лет. Да, Картер молодец, ничего не скажешь: "Я передал тебе голый факт, делай с ним, что хочешь". Его слова звучат у меня в ушах, будто он только что был здесь. Снизу раздаётся звон посуды - подменыши накрывают на стол к завтраку. Мерзкие твари так и не научились до конца уважению и порядку.
Под руку подворачивается подменыш, и я с яростью обрушиваю на него лавину боли. Но этот "голый факт" так довлеет над сознанием, что я даже не получаю удовольствия. Я повторяю это ещё и ещё и останавливаюсь только тогда, когда кто-то трогает меня за руку.
- Ядвига, что с тобой? - спрашивает Эдвард. Сначала я даже не обращаю внимания на то, что он назвал меня на "ты" - а ведь это, наверное, впервые за все годы брака. Он стоит, держа в руке книгу, и я успеваю прочесть название: "Редкие виды орхидей". По-моему, это его любимая книга.
- Что с тобой? - повторяет Эдвард. - Что он тебе сказал?
- Кто? - автоматически спрашиваю я.
- Про... Гаспар, - поправляется он, чуть было не назвав Картера профессором. Эдвард испытывает к нему какую-то необъяснимую неприязнь, и потому предпочитает звать просто по имени или по фамилии, но никак не по учёному званию. - Что случилось?
Перед глазами встаёт вдруг коридор второго этажа и лицо Винсента Близзарда, и вдруг словно кто-то холодной рукой сжимает моё сердце.
И я принимаю решение.
- Пойдём, - говорю я, тоже переходя на "ты".
Мы идём в ту же самую комнату и садимся за тот же самый стол. Друг напротив друга. "Муж да жена - одна сатана", ведь так говорят люди? Правильно говорят. Супружеская клятва и честь обязывают меня не иметь секретов от своего собственного мужа. Хотя голос разума твердит как раз обратное. Я повторяю движения Картера, проверяя, не слушает ли кто под дверью, а потом пересказываю Эдварду всё, что я здесь же услышала вчера.
Нас никто не видит и не слышит: ни любопытные подменыши или служанки-люди, ни Картер, ни Лена или Макрайан. Никто... Кроме нашего хозяина, который именно в этот момент подходит к бесценному сокровищу под названием Зеркало Мира.
Но это я узнаю уже потом. После того, как мой разум обжигает резкая боль прозрачной, как стекло, и холодной, как лёд, волны зова, и я, еле слышно шепнув Эдварду: "Беги", сама бегу по лестнице к холлу, в глубине души уже предчувствуя недоброе. После того как я прохожу сквозь зеркало и оказываюсь перед хозяином. После. Тогда, когда первое, что я слышу, опускаясь на колени, это его слова:
- Не надо было этого делать, Близзард...
Он смотрит на меня, не отрываясь, и мой разум становится для него открытой книгой. Он листает её... листает... страницу за страницей, картинку за картинкой.
- Ты одурела от вседозволенности, Близзард, - наконец, говорит он, и я возвращаю себе способность нормально соображать.
Стою на коленях, упираясь в пол руками. Как я здесь оказалась? Волосы распущены, и я вижу только край платья, несколько паркетин пола - одна чуть выступает и потому светлее, чем соседние - и свои пальцы с кое-где запёкшейся под ногтями кровью. Ах, да. Я же вчера была в Шотландии. Одурела? Разве? "Такой взгляд, будто ты дуреешь..."
- Что ты видишь, когда смотришь в зеркало? - спрашивает он. И сам же отвечает: - Я знаю, не говори. Кровавый туман, вот что в зеркале. Ты потеряла голову от крови и не можешь адекватно мыслить. Ты понимаешь, что произошло?
- Я рассказала Эдварду о Прорицании, Милорд, - тихо говорю я.
Внутри всё сжимается в комок, и он подкатывает к горлу. Я начинаю догадываться, что случилось что-то непоправимое, что изменить ничего нельзя, и я тому причина. Гроза, похоже, ещё даже не начиналась, но после грозы над вересковой пустошью не выглянет фиолетовое солнце, не высушит поникший вереск и не согреет девочку в мокром платье.
- Ты не просто рассказала Эдварду о Прорицании. Этим самым ты сделала его участником Прорицания, действующим лицом.
- Милорд, я объясню, - я ОЧЕНЬ стараюсь, чтобы голос не дрожал. - Милорд, неужели вы сомневаетесь в нашей преданности? В ЕГО преданности? В преданности человека, который добровольно согласился быть заклеймён - в те ещё времена, - дабы сравняться со мной и присягнуть на верность вам?
- Нет, не сомневаюсь, Близзард, - отвечает хозяин. - Если бы сомневался, вы оба были бы уже мертвы. Дело не в его лояльности сейчас. Дело не в нём, не в тебе и даже не во мне. Это происходит само собой, рано или поздно. Я уже говорил тебе: названная вещь обретает форму, произнесённая Клятва становится твёрже алмаза. Начиная с той минуты, когда он стал действующим лицом Прорицания, он стал угрозой для меня, пусть пока и спящей. Рано или поздно, через год или через десять лет, но это проснётся, потому что сила сама диктует условия игры. Ты должна понимать, что я не буду жить с висящим над моей головой дамокловым мечом.
Значит, всё. Всему конец. И я овдовею во второй раз. Или мы отправимся в ад вместе.
- Я специально держал его при себе много лет. Я дал ему и тебе всё. А ты берёшь и нарушаешь порядок вещей. Вмешиваешься в ход событий, в который не рискнул вмешаться даже я. Ты разрушаешь свой мир, Близзард.