Опять вспыхивает молния, а за ней приходит рокочущий гром, взрывающий тишину, как грохот пустой бутылки, разбитой мной о стену. По верхушкам деревьев проносится порыв ветра, и я слышу, как по листьям начинают стучать первые капли дождя.
Молнии вспыхивают чаще, озаряя всё вокруг. Даже если бы их не было, я нашла бы дорогу в абсолютной темноте, словно у меня внутри встроен компас, стрелка которого всегда указывает туда, где меня ждёт мой Господин. Но сейчас я не хочу ничего видеть - ни деревьев, ни ступенек, ни себя. Я чувствую, что меня как бы разорвали пополам - наслаждение и отчаяние, пламя и лёд, вершина и пропасть. На лицо падают холодные капли, когда я выхожу на подъездную аллею Близзард-Холла. Пусть падают. Пусть я вымокну с головы до ног под этой проклятой грозой, так вовремя начавшейся. И тогда никто, даже я сама, не замечу собственных слёз...
Он чувствует, когда она возвращается в дом. Дождь льёт стеной, так что во тьме ночи не видно ничего вообще, но Близзард идёт медленно, словно приговорённая к смерти. Она не шла так даже из зала суда, заведя за спину скованные руки, он знает это.
Её шаги снова раздаются в холле. Близзард замирает, прислушиваясь, а потом медленно поднимается в свои комнаты. Скрип ступенек ещё слышен в гробовой тишине поместья, когда он встаёт и идёт за ней следом.
Близзард стоит над столом, опираясь на руки, и смотрит на огонёк единственной свечи. Остальные потушены. С мокрых волос капает вода. Чёрный шёлк промокшего насквозь платья облепил тело; накидка кучей валяется на полу.
- Милорд, - она вздрагивает, когда слышит скрип двери.
- Опять, миссис Монфор? - спрашивает он.
- Опять... Милорд, - тихо отвечает Близзард. И сжимается, и он видит, как напрягается её лицо. Она готова. Она хочет, жаждет чёрного марева болевого удара, а, может быть, даже смерти.
- За что ты хочешь, чтобы я наказал тебя, Ядвига? - отвечает он на её невысказанную мольбу. - Потому что ты делаешь то, что тебе нравится?
Она кивает. Он подходит к столу и садится в кресло.
- Ты любишь боль. Ты приносишь её другим и готова сама в любой момент принять её, - продолжает он. - Но ты ведь помнишь - всё, что ты хочешь. Что до меня, то я просто думаю, что это иррационально, вот и всё.
- Зато я так не думаю, - она опускается на колени и прижимается к его ногам.
- Тебя разрывает на две части, Ядвига. Всю твою сущность, - он убирает с её щеки мокрые волосы.
- Я знаю, Милорд, - еле слышно говорит она.
- Не каждому удаётся за одну жизнь прожить не один круг.
- Прикажите мне. Пожалуйста, - просит Близзард.
- И ты будешь глушить алкоголь, как воду, а потом просить Легран довести тебя до обморока, чтобы ни о чём больше не думать, - он слышит её мысли так, как будто она произносит их вслух.
- Помоги мне, - она поднимает на него безумный взгляд, острый, как лезвие кинжала.
Лена крадучись идёт по тёмному дому. Она пошла почти следом за Близзард, сама не зная, зачем - будто чуя неладное.
Рядом с ней появляется управляющий, но она встряхивает его за шкирку и говорит:
- Молчи. Или будешь наказан.
Он начинает шмыгать носом, потому что понимает, что, если не будет наказан ей, то это сделают хозяйка или Милорд. Он управляющий этого дома, этого поместья, он должен - во что бы то ни стало - выполнять свои обязанности. И Лена чувствует, как маленькие, но сильные пальцы вцепляются в её накидку - без единого звука.
Подменыш всё ещё висит на ней, когда она поднимается по лестнице и подходит к комнатам Близзард. Дверь приоткрыта, и на пол коридора падает тусклый неровный свет.
- Помоги мне, - слышит она.
- Похоже, я знаю, что будет, - говорит хозяин, и в его голосе Лене чудится печаль. - Ещё один круг жизни. Я дам тебе ещё один шанс, Ядзя. И всё будет зависеть только от тебя.
Шанс? Круг жизни? Какой круг? Создатель всемогущий, нет! Она не могла столько ждать, чтобы снова быть низвергнутой в пропасть. Лена не боится пропасти, она боится оказаться там без Близзард.
- Ты найдёшь меня, Ядзя, - голос хозяина еле слышен. - Когда-нибудь. Ты поймёшь, где искать. Если вспомнишь.
Шум дождя отсюда почти не слышен, и даже вцепившийся в неё подменыш замер, как статуя, услыхав голоса за дверью, но Лене будто бы чудится, словно холодом окатив всё её существо, почти неслышное журчание речной воды, запах ракушек и речного песка на прибрежной полосе... "Забудь", - слышит она.
Лена резко отталкивает управляющего и с силой распахивает приоткрытую дверь.
- Одну я её не оставлю... Милорд, - говорит она, задыхаясь - словно бежала долго и вот она, наконец-то - цель. - Отпустите и меня.
Тело Близзард становится мягким, руки её разжимаются, и она медленно сползает к его ногам, без чувств опускаясь на ворсистый ковёр. Милорд нагибается к ней и проводит рукой по щеке. Невесомо, нежно. Прощаясь. А в дверях стоит Лена Легран и говорит те же слова, которые он сказал много лет назад, уходя и не зная, что будет дальше.
И он понимает, что их судьбы навечно сплавлены воедино - вместе с металлом утгардских решёток, чёрным огнём болевой волны и ледяными звёздами над дорогой вникуда. Как, наверное, и их души где-то там, за гранью разбитого зеркала.
- Хорошо, Лена, - говорит он, и конец фразы тонет в оглушительном раскате грома.
Часть четвёртая. "Город без памяти"
Глава 3
Машинка негромко жужжит, обводя контуры оскаленной звериной морды на моём правом плече. Волк. Я чувствую к волкам что-то необъяснимое. Нравятся они мне, что ли? Старик-китаец Ли от усердия нагнулся совсем низко, так боится накосячить. Старайся-старайся, старый хрыч, и тогда никто не узнает о маленькой курильне опиума в твоем подвале. Надо же, двадцать первый век на дворе, рулят героин и крэк, а ты всё по старинке. Люблю, когда от меня кто-то зависит. Но почему, чёрт возьми, совсем не больно? Я люблю, когда больно.
Он поднимает глаза, как будто услышал, что я про него думаю.
- Ну? - спрашиваю я.
- Готово, - он выключает машинку.
Ну, что, совсем неплохо. Ах, да, на другом плече у меня уже есть рисунок: просто зигзаг, похожий на зеркальную "S" с перекладиной посередине. Я не помню, что это значит, было ли мне больно тогда, и кто делал ту наколку, потому что она странного коричневого цвета; иногда мне даже кажется, что она рельефная наощупь, и это как-то чудно. А на самом деле я еще много чего не помню.
Меня зовут Ева Райс, тридцати семи с лишним лет. Но это не моё имя, да и возраст тоже приблизительный. Я попала под машину, и мне напрочь отшибло мозги.
Так говорят врачи в больнице, куда меня привёз тот грёбаный водила. Они же придумали мне имя. Ева - надо думать, от Адама и Евы, потому что больница была благотворительная и половину персонала заменяли монашки Ордена Милосердия. Прелесть какая! А Райс, потому что кто-то из медсестёр читал в то время "Интервью с вампиром" Энн Райс, и вообразил, что мои глаза смахивают на вампирские. Или на глаза человека, перебравшего наркоты. Острые, как они выразились. Вампиры - голливудский бред, наркотиков в крови не обнаружили, но фамилия прилипла. Зато они открыли, что я, видимо, уже успела побывать в какой-то переделке. Всё моё тело покрыто шрамами, которые взялись чёрт знает откуда, а на лице рубец рассекает левую бровь и проходит через край глаза. Они послали кучу запросов, в том числе чуть ли не в Министерство обороны, но ответа так и не получили. Я не помню никакой дурацкой войны. Но вот крови я уж точно не боюсь, как, впрочем, и смерти. Это стало понятно, когда я пошла работать в полицию.
До недавнего времени я была простым кинологом. То есть поначалу просто рабочим в собачьем питомнике при Подразделении служебных собак, а потом выяснилось, что собак я чувствую, как никто другой. Мой разум и сердце как бы разделены надвое, и вторая половина принадлежит отнюдь не мне. Мы умудрялись отыскивать такие тайники, которые другие пропускали мимо. Потому что я вижу глазами собаки, чую, чем пахнет воздух и земля, когда она бежит по следу, и вместе с ней подбираю тело в последнем, решающем броске.