— Маркиз, это эмблема вашей новой должности. — Он достал из кармана еще один, более изящный, перстень с печаткой в виде миниатюрного дракона, который Кайлар сразу же узнал. — Это фамильный перстень Дрейков. Возьми оба кольца и знай, что и по ту сторону теней существует жизнь.
Кайлару уже случалось прежде отдавать свою жизнь. Он умер, спасая любимую женщину, а потом погиб, добывая деньги, чтобы покинуть Сенарию. В очередной раз Кайлар умер, отказавшись убить Логана по приказу Тэры Грэзин, а потом еще раз, когда выступил против короля-бога. Умирать всегда невесело, но он твердо верил, что вернется назад. Всякий раз, расставаясь с жизнью, он испытывал боль, а потом была новая жизнь. Сейчас дело обстоит иначе, и возвращение не состоится. Придется начинать все заново, в дальних краях, с чувством, что все друзья умерли в один день.
— Ты станешь великим королем, — обратился он к Логану.
— И скольких людей ты готов убить ради осуществления своего замысла?
— Это не замысел, а мечта. А теперь простите, ваша светлость, и позвольте мне удалиться. Чем дольше вы будете беседовать со мной в присутствии всего двора, тем больше пострадает ваша репутация.
Кайлар отвернулся от Логана и последовал за Тэрой Грэзин в соседний покой.
— Ваша светлость, — обратилась к Логану Мамочка К., прерывая беседу с одним из придворных, — думаю, нам следует остаться. Говорят, новый бард сочинил изумительную песню.
46
Куогли Марс не участвовал в трапезе. Он поест позже, вместе со слугами, если, конечно, представится возможность. Однако сегодня еда барда не интересовала. Он ходил от стола к столу и безропотно исполнял все, что заказывала обнищавшая знать, даже если эта музыка была верхом дурного вкуса. Куогли Марсу аплодировали, он любезно кланялся и шел дальше, чтобы порадовать еще одну компанию выскочек-простолюдинов.
После ужина дворец открыл и, а столы убрали, чтобы знатные господа имели возможность пообщаться друг с другом и выразить свое почтение новоиспеченной королеве. Увеселительные мероприятия распределили по разным залам, где подавались всевозможные десерты и ликеры. Куогли выждал некоторое время, а когда решил, что подходящий момент настал, взобрался на возвышение, где до этого стоял стол королевы и почетных гостей. Стражники, которым полагалось следить за порядком, куда-то исчезли, зато в зале осталось несколько самых знатных и влиятельных дворян, и, что важнее всего, королева удалилась в соседний покой.
Куогли Марс наклонил голову вниз и, не замечая никого вокруг, заиграл так, как во всем мире умел только он один. Он знал, что студенты, обучающиеся музыке, долгие годы тренируют руки, стремясь достигнуть такого совершенства. Он же навеки останется недосягаемым идеалом. Кто из них сможет сыграть эту увертюру, уложившись в то же время, что и Куогли Марс? Конечно же, некоторые, поднаторев, пробренчат мелодию с той же скоростью, что и он, но потом преподаватели объяснят им разницу. Одно дело — бездумно барабанить ноты, и совсем другое — наполнять каждую из них особым, глубоким смыслом.
В музыке Куогли пылкая юность уступала всепоглощающей страсти, сменяясь внезапными вспышками неукротимого гнева. Ближе к середине мелодия приобрела пленительную нежность, в ней звучала печаль любви, которую приносят в жертву гордости, она улетала все выше и выше, предвещая трагическую развязку.
И вдруг Куогли резко оборвал игру.
На секунду в зале воцарилась тишина, эти идиоты молча смотрели на него, не зная, надо ли аплодировать. Музыкант опустил голову, но и это не вывело слушателей из оцепенения.
Потом раздался гром аплодисментов, и Куогли поднял руку, призывая всех к тишине. В зале находилось около двухсот дворян, сотня прихлебателей и множество слуг. По счастливому стечению обстоятельств все стражники куда-то исчезли, и Куогли мог сказать все, что хотел, не опасаясь, что его прервут.
— Сегодня я хочу исполнить новое произведение, написанное для вас, — начал он хорошо поставленным голосом, который успокоил присутствующих лучше любого окрика, — и прошу у вас только одного: позвольте мне допеть мое творение до конца. Произведение написано по заказу лица, которое вы все знаете, но это не совсем обычный заказчик. Иными словами, песня написана по заказу шинги Са'каге, и клянусь, что каждое слово в ней — правда. Я назвал ее «Песнь о тайнах», а шинга попросила меня посвятить ее королеве Грэзин.
— Вы услышали достаточно, сержант Гэмбл. Хорошего понемножку, — заявил Резаный Врабль, появляясь из тени дверного пролета. Отработанным жестом он быстро засунул руку в пространство между богатым плащом сержанта и его спиной, приставив острие кинжала, проткнувшее кожаный жилет, к позвоночнику. — Для вас здесь больше нет ничего интересного.
— Что ты делаешь в тронном зале, мерзавец?!
— Я не собираюсь воровать и убивать. А остальные подробности тебе знать не положено, сержант.
— Я начальник стражи Гэмбл!
— Если еще раз шевельнешь рукой, станешь покойным начальником стражи.
— Понятно…
— Если надумаешь поднять тревогу, посмотри сначала внимательно в зал и скажи, что там видишь.
Начальник стражи последовал совету Врабля и посмотрел в зал, где в этот момент находились восемь королевских телохранителей. Шестеро из них беседовали с молодым дворянином, которого Гэмбл не знал, а двое других стояли возле королевы и ни с кем не разговаривали, как им и полагалось во время исполнения своих обязанностей. Зато три дворянина, которые находились рядом, зорко следили за происходящим, чем и привлекли внимание начальника стражи Гэмбла. Ему и в голову не приходило, что у Са'каге такое количество наемных убийц. Гэмбл громко выругался.
— Значит, на случай, если кто-то поднимет тревогу, у тебя есть особые распоряжения?
— Если будешь вести себя разумно и окажешь содействие, то и ты, и твои люди останутся в живых, и впоследствии никто тебя не станет ни в чем обвинять. Даже сохранишь должность.
— С какой стати я должен тебе верить? — возмутился Гэмбл.
— Потому что мне незачем врать. Со мной здесь две дюжины приятелей, а у тебя к спине приставлен кинжал.
— Две дюжины? — Начальник стражи Гэмбл некоторое время обдумывал слова Врабля. — Раз так, почему бы нам с тобой не выпить? На кухне у меня припрятана заветная бутылочка.
Гости замерли, не успев донести до рта десерт, а слуги застыли на месте с бокалами, которые собирали по всему залу. Казалось, на какое-то время все даже перестали дышать.
Находясь в городе, славящимся роковыми тайнами, Куогли Марс заявил, что знает самую главную из них. Какова же будет сама песня при таком многообещающем предисловии?
На губах Куогли играла самодовольная усмешка. Он царил над установившейся в зале тишиной, как и положено настоящему маэстро. Куогли чувствовал молчание так же тонко, как и музыку, отсчитывая беззвучные такты, и за мгновение до того, как охватившее зал оцепенение перерастет в бурю, поднял вверх палец.
Из толпы запел одинокий женский голос, взял высокую ноту и держал ее невероятно долго, а потом, не переводя дыхания, перелился в жалобный напев, и наконец прозвучали слова, осуждающие одиночество. Все взоры устремились на пышногрудое сопрано в одеянии цвета слоновой кости. Певицу никто не узнал. Не прерывая пения, женщина прошла через толпу и присоединилась к Куогли. Бард по-прежнему стоял на возвышении. Мужской и женский голоса слились, переплетаясь мелодиями в божественную гармонию, несмотря на то что слова вступали в противоречие друг с другом. Любовники пели о своей любви, о любви запретной.
В углах зала заиграли музыкальные инструменты. Нежная виола вторила низкому звучанию виолончели и струнным переборам арфы. Несмотря на шум, магическая сила музыки совершила чудо, и каждый голос и инструмент были отчетливо слышны. Жалобные речитативы следовали один за другим, перемежаясь с музыкальными связками. Обычная речь превратилась бы в неразборчивое бормотание, но в музыкальном произведении каждая строчка звучала хрустально чисто. Преступная страсть сестры, смущение брата, смятение в юных умах, осуждение общества, тайны, родившиеся в спальнях высокопоставленного семейства. Дерзкая страстная женщина, не терпящая помех на своем пути.