— Правда?
Я приподняла голову и оглядела себя. Домашний шелковый халат, изящные тапочки с опушкой. Рыжие волосы свисали непослушными прядями перед лицом. Надо же! Прокля́тый ведьмолов напугал до такой степени, что я бежала через весь город, забыв о правилах приличия! Интересно, сколько людей успело рассмотреть меня в таком неприглядном виде?
«Лада, нас собираются убить, а ты думаешь о том, насколько мы опозорились?» — едко отозвалась Мира. Даже одурманенная она не упустила возможности бросить шпильку. — «Это, конечно же, не голубой саван, но тоже подойдёт».
Я услышала со стороны свой голос. Осипший, дрожащий, он казался совершенно чужим, будто и не принадлежал мне вовсе.
— Вы же не убьёте нас?
Дядя Слав мягко улыбнулся. Трогательная, сочувственная нежность, промелькнувшая в посеревших чертах, отозвалась холодом, разлившемся в животе.
— Нет, — ответил он и негромко добавил: — Пока нет.
Шершавые пальцы легонько скользнули по моей щеке. В простом жесте было столько интимного, что я скривилась от отвращения.
Библиотекарь убрал руку и резко поднялся.
Пёстрые уродливые пятна, постепенно обретали очертания: каменные стены, исчерченные светящимися фиолетовыми значками, огромный грубо оттёсанный стол с кругами рун и магических символов. В нишах стен подрагивали оранжевые язычки толстых свечей. Рядом со столом стоял ещё один. В колбах противно булькала фиолетовая жидкость. Между склянок лежала кожаная маска с круглыми стёклами очков. Перепутанные между собой бесчисленные трубки соединяли её с одной из колб. Настольный артефакт расплескивая жёлтые мазки света по почерневшим от времени кирпичам.
Дядя Слав подошёл к столу. Я услышала тихий лязг металла, наблюдая, как стариковские руки с невероятной быстротой и плавностью раскладывают предметы. В полумраке мелькнул холодный отблеск скальпель.
К горлу подкатил мерзкий комок тошноты. Пальцы непроизвольно вцепились в верёвки в бессмысленной попытке разорвать их. Я шумно втянула воздух ноздрями.
Библиотекарь искоса бросил на меня взгляд и принялся закатывать рукава рубашки.
— Обычно я не люблю кровь, — произнёс он задумчиво и ласково провёл подушечкой большого пальца по кромке лезвия, определяя остроту. — Ненужная жестокость всегда вызывала у меня отвращение. Не в пример твоему мужу, которому доставляет удовольствие измываться над своими жертвами.
Потом повернулся, прислонился к столу спиной и бережно опустил скальпель на столешницу. Каждое движение отдавалось нарочитой медлительностью. Мерзавцу нравилось видеть ужас на моём лице.
Это разозлило меня едва ли не больше, чем собственная беспомощность.
— Если вы думаете, что лучшее Наагшура, то очень круто ошибаетесь, — зло прошипела я. — В отличие от него, у вас кишка тонка напада́ть на тех, кто сильнее. Да вы просто мерзкий двуличный трус. И мы оба прекрасно понимаем, что вы не сможете выстоять один на один с Ривааном. Ведьмолов — не шлюха в борделе, которую можно задушить. И не учёная девушка, которая ничего тяжелее учебника по прикладной артефакторике в руках не держала.
Дядя Слав цокнул языком, насмешливо склонил голову набок, а затем расхохотался. В блёклых глазах отразилось лихорадочный блеск безумия. — Какая смелость, Лада! Я поистине восхищен вашей стойкостью. Находясь в этом подвале, — он обвёл взглядом комнату, — люди впадали в отчаянье. Каялись в грехах, рыдали, предлагали деньги. Некоторые даже просили, чтобы я заботился об их цветах или домашних любимцах. Люди вообще странно себя ведут, когда сталкиваются лицом со смертью. Они удивляются, будто не знают, что смертны, — он резко замолчал, а потом спокойно добавил: — А ведь в чём-то мы с тобой похожи, Лада.
— Мы с вами? Похожи? Да мы с вами похожи, как блин и луна!
Дядя Слав усмехнулся. Лёгким движением ноги он вытянул из-под стола с колбами табурет и поставил напротив меня. Потом тяжело опустился и, облокотившись руками о колени, наклонился так, что наши глаза оказались на одном уровне.
— Скажи, Лада, каково это — убивать священного оленя? Видеть его каждую ночь во снах и следовать за ним туда, в темноту собственных страхов, м? — он прищурился, наклонил голову набок и вдруг совершенно по-издевательски улыбнулся: — А-а-а, конечно! Как же я сразу не догадался… Мира же ведь тебе не сказала, верно? Не сказала, кто виноват в смерти друга твоего отца.
Негодяю мало было просто убить. Ему нравилось мучить воспоминаниями, которые я стремилась забыть. Стереть из своей памяти, чтобы не осталось и следа.
Библиотекарь небрежно всплеснул руками, подавшись назад, выпрямился.
— Видишь ли, наше подсознание — великая вещь. Настоящее чудо, созданное богами. Оно всё хранит и никогда ничего не забывает… Тот человек действительно заслуживал смерти. Он был больше, сильнее. И воспользовался своим положением. Кто бы поверил ребёнку, в котором проснулась вторая Душа? Ведьморожденные — они же зло. Лживы и изворотливы. Таково их естество. Как природа человека — бояться всего необъяснимого.
— Вы несёте нелепицу!
— Правда? — его голос стал мягче, вкрадчивее. — Тогда скажи, как можно было не увидеть обрыв ранним вечером, когда ещё солнце не село? Ты же ведь сама не веришь, что подобное возможно. Так, может, стоит спросить у Миры?
«Не слушай его», — зло зашипела Мира. Однако сквозь злость послышались дребезжащие нотки страха. — «Ты же видишь, он совсем рехнулся. Ему не нужна правда. Он возомнил себя судьёй, который решает, кому жить, а кому умереть. Это гнилая манипуляция!»
— Вы бредите!
Библиотекарь ласково улыбнулся, тряхнул руками перед моим носом, и в ту же секунду комната расплылась, превратившись в чёрное уродливое пятно.
В лицо ударил прохладный воздух. Он кусал щёки, оставляя солоноватый привкус на губах. Небо пузырилось серо-багровыми тучами, и, казалось, вот-вот и оно обрушится вниз, поглотив мрачный пейзаж морского обрыва.
Море вздувало грязно-серую спину, ворочалось разбуженным чудовищем, топорщило белёсые уродливые гребни. Волны с шумом разбивались о каменистый берег и со злобным шипением отползали обратно, чтобы с новой силой обрушиться на сушу.
Сквозь жухлый ковёр прошлогодней листвы и черно-коричневой грязи пробивались первые зелёные травинки.
Промелькнула грязная распухшая рука. Толстые пальцы с налипшей глиной и темнеющими ободками ногтей лихорадочно елозили рядом с подолом юбки в тщетной попытке ухватиться за корневище.
— Помогите мне выбраться!
Истошный вопль врезался в уши. Он тонко, почти по-девчачьи звенел, перекрикивая рокот тяжёлых волн. Но я его узнала. Внутри всё сжалось от омерзения, будто рядом со мной пробежала многоножка. Мне даже не надо было опускать глаза, чтобы догадаться, кто сейчас висит на краю обрыва, куда меня выкинула чужая воля.
И всё же я заглянула за край.
Было удивительно, как человек такого телосложения не сорвался вниз. Ноги скользили по глиняному боку обрыва. Он задрал голову, и на его лице отразились смесь ужаса и отчаянья, сквозь которые пробилась надежда. Какая-то сумасшедшая, заставившая улыбаться совершенно по-идиотски.
— Лада! — окликнул он меня. Оскал стал шире, обнажив пожелтевшие от табака зубы. Ноги лихорадочно замолотили по глине в поисках опоры. — Лада, дай мне руку!
Но я просто продолжала смотреть на бледное, искажённое лицо и… ничего не делала. На душе было тихо и пусто. Казалось, беснующийся ветер проходил сквозь дыру, образовавшуюся вместо груди. Глядя в расширенные от ужаса глаза, я внезапно улыбнулась. Странная лёгкость наполнила тело.
Это было по-настоящему жутко. Человек, отчаянно борющийся за жизнь, и я, счастливая оттого, что он больше никогда не притронется ко мне.
Со стороны донеслось едва слышное пение. Кто-то мурлыкал детскую песенку. Тихо так, беззаботно. Я прикрыла глаза и подняла лицо навстречу ветру. Звуки становились все более разборчивыми, громче, пока до сознания не добралось понимание, что это пою я.