А потом я наступила на пальцы. Снизу донеслась отборная брань с угрозами и проклятиями. Но это совершенно не трогало. Я наступила ещё раз. А потом и ещё. Я продолжала топтать каблуком толстые мерзкие пальцы со злым остервенением, пока те не разжались. Оглушительный вопль ужаса и отчаянья утонул в морском рокоте.
И только тогда я выдохнула с облегчением. Первые холодные капли дождя коснулись лица.
Всё произошло так, как и должно́ было произойти. Тихая радость разлилась под кожей — теперь никто не посмеет меня тронуть. Никогда.
Я повернулась спиной к обрыву и побрела прочь в сторону мрачных деревьев, за которыми прятались улицы города…
***
Что-то схватило за шиворот и потащило меня сквозь черноту.
— Как видишь, — донёсся довольный голос библиотекаря, — не так уж мы с тобой и отличаемся.
Чёрный туман задрожал подобно раскалённому воздуху и растворился. Море исчезло, однако на губах по-прежнему оставался привкус морской соли, а в ушах звенел крик погибающего человека.
В колбах булькала непонятная жидкость, тусклый свет озарял кирпичные серые стены а значки на них стали мерцать ярче. Библиотекарь всё также сидел напротив на табуретке и пристально разглядывал меня.
В груди неуверенно поскрёбся комочек. «Лада? Лада, прости меня, слышишь?» — голос Души звучал жалостливо. — «Я надеялась, что ты никогда об этом не узнаешь».
Я молчала, раздавленная увиденной картиной. Жизнь другого человека висела на волоске, который перерезала я. Но самым ужасным было то, что мне понравилось знобящее ощущение. В какой-то момент я стала всем для одного человека: и судьёй, и палачом, и даже богом.
«Лада, я не хотела, чтобы он вернулся, чтобы снова измывался над нами. Нам бы никто никогда бы не поверил. Это могло бы продолжаться до бесконечности…»
«Надеюсь, у тебя хватит сил простить саму себя», — с горечью подумала я. — «Потому что теперь я не смогу тебе доверять. Как доверять тебе, если засыпая, я буду бояться, что утром проснусь в кандалах, потому что ты опять убила кого-то?»
Мира виновато заворочалась, но не произнесла ни слова. И хорошо. Слушать её оправдания у меня не было ни сил, ни желания. Горечь разъедала изнутри, словно кислота. Библиотекарь оказался прав — я ничем не лучше него.
— Ты другая, Лада, — выдернул меня из раздумий дядя Слав. Он поднялся с табуретки и расхаживал передо мной, как лектор перед студентами. — Обычно двоедушники, хоть раз побывав вершителями чужих судеб, уже не останавливаются. Жажда крови становится непреодолимей, им нужно больше жертв. Наверное, поэтому из них в древние времена получались отличные наёмники. Ты бы могла достигнуть большего, но вместо этого решила влачить жалкое существование жертвы. Ты предпочла прогнуться под мир, в котором для тебя нет места.
Я закрыла глаза. Вкрадчивые слова отзывались глухой болью в груди. Мира оказалась убийцей, а я — заперта вместе с ней в одном теле. Кто знает, когда ей взбредёт в голову, что кто-то снова угрожает нам, и убьёт ещё раз?
С другой стороны меня терзал вопрос, откуда библиотекарь пронюхал о прошлом, о котором не помнила даже я.
— И давно вы следили за мной?
— Давно… Знаешь, Лада, мне всегда нравилось с тобой общаться. Такая красивая, умная. Такая нежная… Право же, я лелеял надежду сделать тебя своей. Разумеется, не в теле этого дряхлого старика, нет. Я бы нашёл другое тело, моложе, красивее этого. Но, увы, ты выбрала сына Змея, — библиотекарь печально вздохнул, а потом его вдруг заговорил с возбуждением сумасшедшего. — Нет, это нисколько не удивило меня, хотя и опечалило.
«Тяни время».
«Не сейчас, Мира», — огрызнулась я.
«Тяни, говорю», — возбуждённо отозвалась Душа. Подушечки пальцев покалывали от собирающейся магии. — «Смотри, как он начал петь про чувства к тебе».
«Что ты задумала?»
Но Мира не ответила. Вместо этого в груди запульсировало тепло.
— Почему не удивило? — торопливо спросила я.
— У тех, кто пережил насилие, может проснуться болезненная тяга. Жажда собственной смерти. Сами того не желая, они тянутся к опасности. Это как зависимость от лунники. Ты прекрасно знаешь, что она тебя убивает, но не можешь остановиться. Пляска на острие ножа. Один неверный шаг, — и ты погиб. Если выжил, значит, победил…
— Интересно, торговка рыбой тоже желала умереть?
Я открыто посмотрела в лицо библиотекаря. Нас разделяли всего пара сантиметров. Я чувствовала тёплое старческое дыхание, едва удерживаясь от того, чтобы презрительно скривиться.
— Разумеется, — тихо произнёс он. — Её желание было особенно сильным. Жить с мужем-деспотом, который избивает и унижает каждый день. Для неё смерть стала избавлением. Как видишь, я был милостив к ним, исполняя их заветные желания. Но поговорим о тебе. Ты же прекрасно понимаешь, что ведьмолов может убить тебя, но продолжаешь находиться рядом с ним. Игра со смертью — вот что тебя привлекает по-настоящему. Ведь так сладко, и так завораживающе вглядываться во тьму, стараясь угадать, что таится по ту сторону… Очень жаль, что твоя жизнь оборвётся вот так.
По венам пробежало пульсирующее тепло. То самое, что я чувствовала, стоя на берегу в собственном виде́нии. Едва осязаемое чувство превосходства, когда охотник и жертва вдруг меняются местами…
Страх исчез, уступая момент азарту. Губы расплылись сами собой в холодной улыбке, заставив библиотекаря отшатнуться назад.
— А моя ли жизнь?
В грудь ударила жаркая волна, и тысячи острых осколков вонзились в затылок. Забытьё махнуло перед глазами серой тряпкой. Болтаясь на краю сознания, я услышала несвязные выкрики. В бешеной пляске замелькали чёрные сапоги законников. Что-то тёплое шершавое мазнуло по щекам, и сквозь пробирающуюся багровую пелену на мгновение проявилось встревоженное бледное лицо Риваана. А потом всё исчезло во мраке беспамятства.
— Что ж, хорошая работа, господин Наагшур. Очень хорошая работа.
Володарь лицемерил. Он говорил в привычной дружелюбной манере, однако натянутая улыбка и угловатые движения, будто Его Величество стянуло невидимой нитью, выдавали внутреннее недовольство. Правителя явно не обрадовала гибель серийного убийцы и подстрекателя мятежа.
Сквозь открытое окно володарского кабинета пробрались робкие утренние лучи и, дрожа от ветерка, замерли на портрете правителя. Риваан поймал себя на мысли, что художник, написавший этот портрет, не просто постарался, — польстил Венцеславу. Картинный володарь выглядел поджарым, моложавым и даже имел густую шевелюру.
Ведьмолов лениво откинулся на спинку глубокого кресла, сплёл пальцы и так пристально посмотрел на правителя, что тот нервно заёрзал на месте.
— И всё же ты не рад, Венцеслав, — отбросив лишнюю церемонность, протянул он. — Преступник устранён, назревающий мятеж подавлен, но ты всё равно недоволен. Позволь узнать, почему?
Володарь открыл было рот, но тотчас замялся. Сейчас в залитом солнечным светом кабинете собственного дворца, Венцеслав чувствовал себя нашкодившим ребёнком под тяжёлым взглядом родителя. Правителю невольно подумалось, что ему крупно повезло, когда Наагшур предпочёл уйти с поста разъездного советника, а не оставаться у власти. Что-то необъяснимое и пугающее таилось во взгляде разноцветных глаз, взирающих на правителя Араканы с ледяным спокойствием. Так змея следит за жертвой, прежде чем сжать в смертельных объятиях.
— Мне стало известно, что этот… как его… — пухлая рука сделала жест в воздухе на манер дирижёра в симфоническом оркестре.
— Радослав? — подсказал Риваан, отлично понимая, что Его Величество пытается сделать вид, будто впервые услышал имя библиотекаря.
— Да, именно. Радослав. Он являлся великолепным артефактором. Разработки по превращению людей в боевые артефакты могли бы превосходно послужить в дальнейшем. Для укрепления обороны володарства, разумеется.
Наагшур презрительно ухмыльнулся. Стоило догадаться сразу, кто оттягивал расследование. Правитель переживал не из-за случайных жертв и не из-за назревавшего мятежа. Он искал собственные выгоды. Должно́ бы, Венцеслав спал и видел парад идеальных солдат, способных уничтожить любую армию. Если двое человек разнесли главный столичный вокзал, то, что сделал бы целый батальон солдат, обращённых в боевые артефакты?