Злата умела играть на дождевых нитях, как на струнах. И сейчас звала, каждой каплей звонко касаясь тела лешего, посмотреть, как русалки танцуют во время грозы. Взглянуть на то, как она играет с дождем. Русалки давно просили Ярого о хорошем ливне.
-Что же так долго, леший?! – Злата смотрела искоса, не то насмехаясь, не то дразня, тяжелые влажные волосы прилипли к плечам, приобретя более темный соломенный цвет. – Все веселье пропустишь! Нельзя же упускать такой дождь!
Злата потянула лешего в сторону от общего веселья, к незаметной для любопытных русалочьих глаз заводи. Да в такой дождь русалки и не смотрели по сторонам! Они уже давно танцевали, рисуя из дождевых брызг на воде цветы и узоры. Озерные колдуньи наслаждались каждой каплей и дождь, казалось, наслаждался тем, что может касаться их тел, потому что на коже русалок вода начинала слабо мерцать, заставляя ее сиять и делая их движения завораживающими. Ни женщина, ни мужчина не смогли бы устоять от соблазна прикоснуться, так же как и дождь, к волшебной русалочьей коже. И умерли бы от наслаждения, так и не поняв, что уходят под воду.
Но леший продолжал молчать и хмуриться. Злата легко коснулась его груди прохладными пальцами в том месте, где билось раненное потерей сердце:
-Ему уже не больно, Ярый! Уже не будет больно.
Ярый глянул тяжело, но ничего не сказал, и Злата продолжила.
-Почему ты не убьешь их? Не смешаешь их кишки с землей? Как это сделали они с твоим зверем?
-Спроси себя… - произнес Ярый тихо и замолчал на полуслове.
-Что?
Леший поморщился, будто силился проглотить комок ила, и отмахнулся.
-Это слишком большая плата за мою ошибку.
Хозяин леса произнес эти слова так, будто разговор окончен, но русалка видела, что спор с самим собой продолжается, и гнев все еще рвется наружу. Злата приблизила свое лицо к лицу Ярого и прошептала страстно:
-А хочешь, я поманю их? Всех четверых? Я даже замухрышку эту полумертвую поднять могу.
Ярый усмехнулся.
-Эту не поднимешь. Если только она себе ногу отгрызет. Но она же человек, не лисица.
-Хочешь, подниму?! – синие глаза Златы вспыхнули ярко. - Хочешь?! Хочешь, она приползет сейчас?! Сюда, к твоим ногам?!
-Я знаю о твоей силе, Злата. Не нужно.
-Как скажешь, хранитель! – фыркнула русалка, и хищный огонь погас в ее глазах, но загорелся другой. Глубокий, как само озеро. Леший уже видел его не раз.
Злата нырнула в воду и поплыла к подругам, время от времени поглядывая на лешего: следит ли за ней взглядом? Леший смотрел. Злата начала танцевать. Делала это она, пожалуй, лучше всех, и ее рисунки сияли особенно ярко. На них мужчина и русалка, переплетались, словно волшебный цветок, то исчезая в лепестках огромной кувшинки, служившей им ложем, то снова появляясь над ними. Рисовала Злата, конечно, себя. И потому рядом с ней на рисунке был леший. И что с того, что никогда не быть русалке хозяйкой в лесу? Что с того, что никогда принадлежать он ей не будет? Придет однажды на весенние костры какая-нибудь улыбчивая лешачка, и не понадобится ей русалочьих чар. Всего одну ночь погреет его теплом своего тела, а не нагретой за жаркий день озерной воды, и все тончайшее русалочье колдовство и без того бессильное против воли лешего испарится, как утром роса. Но сейчас, сейчас! Пока идет гроза… пока боль от недавней потери еще бьется в сердце, делая его уязвимым… пока русалочье волшебство сильнее всего…
Ярый сам не заметил, как мерцающий дождевой рисунок накрыл его с головой. И леший оказался в самом его центре, сжимая в объятьях русалку с золотыми волосами, в тихой неприметной для чужих глаз заводи, служившей им ложем.
Бушевавшая весь вечер гроза стихла. Ярый возвращался домой уже поздно ночью. И все-таки пройти мимо «полумертвой замухрышки» почему-то не смог. Она совсем сжалась в клубок, вся одежда на ней была сырая насквозь. Капкан из корней крепко схватил ее ногу. Кости были целы, да и рана оказалась пустяковой, но она все еще кровила. Леший знал наперед все, что будет дальше. Разгоряченное жаром сердце выгонит слишком много крови из раны. Взволнованный румянец сойдет с ее лица, губы побледнеют, и жизнь станет таять в ней, как весенним днем тает на ручье тонкая корочка льда, застывшая за ночь. Незаметно и непоправимо.