— Прости, — тихий выдох заставил девушку вздрогнуть и отпрянуть назад, полностью выскальзывая из крепких мужских рук, которые, впрочем, не стали больше удерживать.
— Так нельзя… Франц, я замужем, я беременна, я… — отчаянные нотки в голосе сорвались, Бестрис тряхнула головой и, обхватив себя за плечи, сделала еще шаг назад. В этот момент она казалась еще более хрупкой, чем обычно, совсем одинокой и беззащитной. Но Францу удалось побороть себя и не сделать к ней шага, за что де Валуа была ему очень благодарна. Она тихо прошептала, не глядя мужчине в глаза, скулы ее продолжали алеть:
— Давай…забудем. Ничего не было…весь этот день…просто дурной сон…я… — девушка снова осеклась. На памяти Франца Беатрис еще никогда так не переживала и никогда так не лишалась дара речи. Ее потрясение было очевидно. Француженка снова чуть тряхнула головой и быстро ушла в свою комнату, чтобы больше из нее не выходить. Она даже не пожелала Францу спокойной ночи. Она не знала, как переживает все произошедшее Майер, но сама почти весь вечер молилась и просила у отсутствующего мужа прощения. Она пыталась примириться с собой, со своим положением.
Засыпала девушка в ту ночь тяжело. А когда, утомленная переживаниями, уснула, то увидела совершенно жуткий сон. В ее дом вломились четыре мародера, ее чуть не изнасиловали, но внезапно появился Адриан и спас ее, но, стоило ему отвернуться, как Беатрис сама выстрелила ему в спину, а Франц, возникший совершенно непонятно как рядом, забрал у нее оружие и поцеловал так, словно она все сделала правильно. Беатрис проснулась в ночи с громким вскриком на губах, снова в слезах, отчаянно дрожа.
Де Валуа не поняла, как в темноте спальни появился Франц. Она едва не спутала сон с реальностью и, всхлипнув по осознании, протянула к мужчине руки, словно ребенок:
— Франц…мне…приснилось… — что именно приснилось Беатрис, Франц так и не узнал. Стоило ему обнять хрупкое женское тело, как француженка потянулась к его губам, зарываясь тонкими пальчиками в светлые волосы. А как только он ответил на ее поцелуй, дрожь утихла, горячее дыхание обоих слилось в одно. Любой бы мужчина на месте Франца понял, как он нужен. Нужен до боли в легких, до отчаянного крика. Когда и как Беатрис потеряла почву под ногами? Когда перестала чувствовать себя спокойно и уверенно в одиночестве? Как ей стали необходимы поцелуи Франца? Как, во имя Всевышнего, он стал…незаменимым? Беатрис просто потерялась, запуталась и испугалась…или это ее осознанный выбор? В этот момент, когда она во второй раз за сутки прильнула к Францу всем телом и впервые сама его поцеловала, на эти вопросы ответов было не найти…
Когда девушка отстранилась от него, видимо, шокированная его поступком, на Франца словно вылили ушат холодной воды. То, что Беатрис была так сдержана, могло значить что угодно, а что именно — он и предположить не мог. Лучше бы она накричала на него, отвесила бы пощечину и приказала убираться на все четыре стороны. Тогда это было бы верно, тогда это было бы понятно, но вместо этого она лишь тихо предложила обо всем забыть. Немец кивнул, но скорее просто на автомате. Она ведь сама понимала, что забыть не получится. И их отношения уже никогда не станут прежними. И еще Франц понял, что не может оставаться тут. В основном потому, что знал, это может повториться. И он хотел, чтобы это повторилось.
День и правда выдался кошмарный, поэтому он не винил девушку в том, что она ушла к себе и не вышла до вечера. Он не настаивал на общении, скорее, наоборот, сам не хотел попадаться ей на глаза. Ведь тогда бы снова пришлось начать извиняться и врать о том, что он все забудет. От мыслей помогла отвлечься работа. Он расставил скудную мебель по местам, принес дров и затопил погасшую печь. Отнеся воды в пристройку, он как следует вымылся и протер одеколоном ссадины. Окровавленную рубашку он оставил до утра в тазу с водой и, натянув на голое тело темную рубашку, которую ему недавно пожертвовала девушка, вернулся в дом.
Кусок не лез в горло, поэтому, выпив пустой воды, он завалился на свою кровать, пытаясь уснуть и одновременно прислушиваясь к тишине в доме. Где-то в подвале скреблась мышь, да и только. Прошел час, затем другой, а сон все не шел к нему. Промаявшись еще с полчаса, он сел, зажег свечу и, выудив из стола карандаш и бумагу, принялся старательно писать письмо, которое собирался оставить утром на столе. Он понимал, что уйти, не попрощавшись, будет подло. Однако он успел написать лишь «Дорогая Беатрис…», когда услышал вскрик в соседней комнате.
Спружинив с постели как по боевой тревоге, Франц не успел даже застегнуть рубаху как положено, оказываясь на пороге комнаты девушки со свечой в руках и тут же опуская ее на полку. Увидев заплаканную девушку, немец облегченно вздохнул, подходя, и, не спрашивая разрешения, притянул ее к себе, касаясь губами ее виска, чувствуя, как она сама обнимает его, гася свою дрожь в его руках. Он хотел спросить, что напугало ее во сне, но не успел. Легкое дыхание коснулось его шеи, а стоило ему склониться, как губы девушки сами нашли его и уже не отпустили.
«Пусть утро никогда не наступит, пусть не наступает,» — подумал отстраненно Франц, крепче обнимая Беатрис, углубляя поцелуй и чувствуя ответную реакцию. Стараясь не задеть ее ненароком, немец вытянулся на постели, ложась на бок и устраивая ее в своих руках. Не прерывая поцелуй, одной рукой он осторожно поглаживал ее по щеке, затем спускаясь по шее вниз, мягко касаясь вздымающейся груди, и остановился на округлом животике, словно проверяя, не тревожат ли они своим сумасбродством чей-то мирный сон.
В тусклом свете свечи их лица были очень близко друг к другу, и когда немец лишь слегка отстранился, давая обоим глотнуть воздуха, Беатрис могла видеть свое отражение в его темных глазах. Франц ничего не сказал вслух, но она легко смогла разобрать беззвучное движение губ, произносящих:
— Je tʼaime… [7]
Мужчина мягко перехватил инициативу в поцелуе, углубляя его. Беатрис так же мягко поддалась, давая целовать себя и отвечая, и позволила лечь рядом. Бережное прикосновение руки едва не заставило девушку задохнуться от переполнившей ее благодарности. Тонкая хлопковая сорочка скрывала ее тело, но не могла не передать тепло прикосновения. И стоило руке Франца мягко замереть на ее животе, как де Валуа едва ощутимо вздрогнула.
«Что ты творишь, Беатрис? Как ты можешь… Ты не просто замужем, ты беременна… Остановись. Останови его… Остановись, пока не стало слишком поздно, Беатрис!.. Ты будешь проклинать себя за каждый миг. Прекрати это…»
Франц разорвал поцелуй, но не расстояние между ними, и француженка замерла, едва взглянув в его глаза. Сердце колотилось, словно бешеное, а сама Беатрис чувствовала себя так, будто очень-очень медленно наклоняется над пропастью и начинает падать. Его губы прошептали «Люблю» — и Беатрис сорвалась вниз. Слишком поздно… Тонкие пальчики вновь притянули Франца ближе, девушка мягко коснулась губами его губ, только что произнесших приговор им обоим.
«Он мне нужен… Нужен, необходим, как воздух… Я не смогу без него… Я не могу больше быть одна, больше не могу… Прости меня, Адриан, молю, прости… Где бы ты ни был… Но без Франца я не буду счастлива…»
На этот раз поцелуй прервала Беатрис. Зеленые глаза, в свете свечи ставшие почти черными, посмотрели в глаза немца с обреченностью и решимостью. Как она будет жить с этим чувством вины и предательства — ей только предстоит узнать. Майеру вся степень отчаяния будет не ясна, хотя страх никуда не денется… Но де Валуа уже решила. Поцеловав его — сделала выбор. И сейчас собиралась идти до конца.