…Беатрис не могла даже предположить, сколько прошло времени. Ей было не до наблюдений за ходом солнца по небу. Ее крики, дыхание, схватки, боль, Франц рядом, прохладная речная вода, рассыпавшиеся из прически тяжелые черные локоны, скинутое прочь верхнее платье и промокшая от воды, пота и крови нижняя сорочка…все смешалось, все стало не важно, когда в опустившихся сумерках воздух прорезал крик младенца.
Пожалуй, лишь в самый последний момент перед активными родами и потугами, Беатрис осознала, что эти самые роды отчего-то принимает Франц. И стало страшно, что что-то может пойти не так, и одновременно радостно, потому что ему она доверяла…
Обошлось. С ребенком — обошлось. Это Беатрис поняла, когда Франц передал ей сына, и она смогла впервые по-настоящему коснуться своего ребенка. Счастливые и обессиленные слезы потекли по щекам матери, она не могла оторвать взгляда, полного безграничной бездной любви, от своего чада.
— Как думаешь… Адриан Майер… слишком дико звучит? — бездонный зеленый взгляд одарил любовью и благодарностью пережившего невероятное действо Франца, а после Беатрис тихо рассмеялась, лучась, искрясь счастьем и такой любовью, что становилось непонятно, как в этом мире вообще могут существовать войны, боль, жестокость и все плохое. И как такая Жизнь могла оказаться такой близкой и невероятно потрясающей. Беатрис взяла на руки свое новорожденное дитя, не переставая плакать и смеяться от счастья и любви, взглядом впитывая каждую частичку того чуда, что произошло посреди леса на берегу реки у границы Бельгии, которая сулила им троим новое будущее.
Франц никогда не мог назвать себя оптимистом. Он всегда предельно четко рассчитывал все и мог предугадать исход событий. Хоть он всячески успокаивал Беатрис, внутри он ожидал, что их дорога не окажется столь легкой, и был несказанно удивлен, когда они оказались на бельгийской земле. Девушка сразу повеселела, вновь начиная напевать, да и он сам впервые за все время мог позволить себе порадоваться, что их путь близится к концу.
Они ехали по проселочной дороге около получаса, слева возник небольшой лесок, который огибала речка. Беатрис замолкла, окликнув его и попросив сделать привал. Такое уже случалось, девушке нужно было время от времени разминать спину и ноги, и сперва немец не заметил ничего необычного в ее просьбе. Тут действительно было очень красиво. Кругом уже вовсю чувствовалось приближающееся лето, зеленела трава и трещали стрекозы, а в воздухе плыл свежий цветочный аромат. Он снял девушку с телеги, чувствуя дрожь в ее руках, но пока не придал этому значения.
— Давай отдохнем, я понимаю, что ты устала. Думаю, к вечеру доберемся до какой-нибудь деревни, — улыбнулся он ей, наблюдая, как она медленно пошла в сторону речки, придерживая живот рукой. Почти сразу последовала просьба увести лошадь с дороги. Первые нотки беспокойства ее голоса передались Майеру, но он не стал спорить, занявшись выполнением просьбы Беатрис, и на несколько минут потерял ее из виду, спуская повозку вблизи кустов липы и стреноживая лошадь.
Обернувшись, он увидел ее недалеко от воды, и вся ее поза дала понять, что происходит что-то неладное. Он бросился к ней и едва успел подхватить ее, помогая опуститься на землю в тени дерева. Он поймал испуганный и неожиданно глубокий взгляд ее глаз, который говорил только об одном. Все планы Франца полетели к чертям. То, чего мы больше всего боимся, всегда находит нас. Каждый вечер, засыпая, Майер молился, чтобы роды не застали Беатрис в дороге.
Сейчас он буквально оцепенел, смотря на вздрагивающую девушку рядом. Страх в первые секунды настолько крепко схватил его за горло, что он просто вытаращился на Беатрис, чувствуя, как тонкие пальчики с неожиданной силой сжимают его руку. Взгляд ее, обращенный к нему, подернулся пеленой, бледные губы снова прошептали его имя, и это подействовало на него как электрический разряд. Он не был врачом, он не имел ни малейшего представления о процессе родов, но одно он понимал четко: если он что-нибудь не сделает, Беатрис может не выжить. Собрав всю волю в кулак, он осторожно уложил ее поудобнее, свернув и подложив ей под голову свою куртку. Затем сбегал к повозке, принес бутылку спирта, кружку и одеяло. Освободив Беатрис от лишней одежды, он смочил в воде платок, опустив на горячий лоб девушки. Все собственные эмоции словно отсекло. Он понимал, что Беатрис не должна даже на миг ощутить его страх и неуверенность. Так прошло несколько мучительных часов, пока он разговаривал с ней, успокаивая ее и прося потерпеть еще немножко. Удивительно, но в какой-то момент из глубин его сознания память сама выудила моменты, когда он мальчишкой забрел в амбар, где отец возился с лошадью, которая собиралась рожать. Вспомнились его спокойствие и плавность движений, никакой суеты и паники.
Когда на землю опустились сумерки, все было кончено. Франц бережно перехватил плачущий комок, перерезал пуповину перочинным ножом и укутал ребенка в одеяло. Беатрис затихла, но по вздымающейся груди Майер понял, что с ней все хорошо. Не решаясь пока тревожить ее, он укрыл ее своей курткой и осторожно присел рядом, давая ей увидеть своего сына. Тонкие руки девушки почти сразу бережно обхватили теплый комочек, который тут же перестал плакать.
Беатрис тихо заплакала, а Францу почему-то захотелось рассмеяться. Его распирало от сумасшедшей радости. Вот здесь, в его руках появилась новая жизнь, и плевать, что, это не его ребенок, хотя, по сути, теперь — его, как и его мать. Он помог этой жизни появится на свет, и теперь будет отвечать за нее пока его собственные глаза не закроются. И в этом и есть простое человеческое счастье, и оно не имеет цены.
Убедившись, что мать с ребенком чувствуют себя хорошо, Франц, ополоснув лицо, принялся за обустройство лагеря и разведение костра. Ночи уже были достаточно теплы, но рисковать он не хотел. Пока он, сидя возле своего семейства, колдовал над хворостом, Беатрис тихо поинтересовалась насчет имени новорожденного.
— Мне нравится это имя. Думаю, это будет честно, — он улыбнулся, наклонившись и поцеловав Беатрис. Адриан Карл Майер уже сладко сопел у материнской груди, весьма довольный этой жизнью, которая для него была далека от войны и боли. Огонь потрескивал, пожирая ветки и время от времени подкидывая в ночное небо столпы искр. Устроив мать и ребенка в теплой телеге, Франц сидел на козлах, охраняя их сон и думая о том, какая же все-таки причудливая штука — жизнь, и случилось бы с ним все это, если бы в то морозное утро жена французского капитана оставила умирать в лесу раненного немецкого солдата.
Вместо эпилога
— Франц…
Мужчина, лежа в высокой траве, сделал знак светловолосому мальчишке трех лет, лежащему рядом, чтобы он не отзывался, и подмигнул.
— Адриан! Ты где, малыш?
Беатрис, в легкой белой блузке и плюшевой юбке, шла через пшеничное поле и настороженно вертела головой. На руке у нее висела корзина, в которой были крынка с молоком и свежий хлеб. Она прошла мимо них, продолжая звать.
— Попалась! Держи маму! — мальчонка вскочил с земли, не утерпев, и кинулся к ней, обхватив колени руками.
— Сдавайся, мы берем тебя в плен, — Франц легко забрал у нее корзинку и обнял за талию.
— Сдаюсь, у меня никаких шансов, — рассмеялась девушка, убирая выбившуюся из косы черную прядь за ушко. — Но я надеюсь на снисхождение к пленным… Тем более, что вы взяли в плен уже двоих, — добавила она уже тише, счастливо кивая и не сдерживая улыбки, наблюдая, как выражение на лице мужа сменяется от удивления до дикого восторга. А дальше земля исчезла у нее из-под ног, а голова закружилась в такт движениям Франца, кружащего ее среди золотых колосьев под заливистый смех ее старшего сына.