Я направился к двери, но меня остановил голос парализованного, заговорившего умоляюще:
— Мы его дома втихую будем держать. Или как подрастет, на волю выпустим…
— Дома его долго не утаишь, — возразила его мать. — А если выпустить, он или погибнет сразу, законов воли не зная, или начнет к нам возвращаться, в родной привычный дом — не прогонишь… — Она повернулась ко мне. — Без коровы мы с голоду вымрем, а у сына душа сгорит, если… — Она не договорила. И так все было понятно.
Я кивнул. Сын ее — как заключенный в собственном теле и в четырех стенах. А заключенные, они — сколько случаев описано — даже крыс, мокриц и паучков порой приваживают и рыдают навзрыд, если с теми беда случается. От тоски и одиночества душевного… А тут не паучок и не крыса, тут совсем другое — привораживающее и трогательное. Настоящее существо. И другом настоящим стать обещает. Мать встала.
— Вот что, Володя, — сказала она. — Я пропаду — со мной и ладно, но тебе я пропасть не дам. Ты для меня — как для тебя этот волчонок. И выбора нету.
— Не-ет!.. — завопил парализованный.
Мать вышла вслед за мной в сени, поплотнее дверь закрыв.
— Авось, соседи не услышат, — сказала она.
— Занюк, которого вы на дороге убитым нашли, был у вас перед этим? — спросил я.
— Стучался с вечеру, водки или самогону клянчил. За несколько домов отсюда гулял, выпивки их компании не хватило. Он и пошел попрошайничать по всем домам. С ним бывало.
— И сразу ушел?
— Выставила я его сразу. Мне показалось, правда, что он после этого по двору малость порыскал: нельзя ли прихватить чего. Опять выглянула — его уже не было. Ну, во дворе у меня пусто, взять нечего, а коровник заперт. Правда, разглядеть волчиху в сарае он мог. Может, потому и на станцию помчался о спрятанном волке докладывать. Или с испугу побежал, не разбирая пути, абы в какую сторону. А может, волчихи не видел, просто решил, что на станции вернее самогону достанет… Ну, и принял свою смерть. Не верю я, однако, что от Толиной руки.
— Когда волчиха родила? — спросил я, закрывая предыдущую тему и не отвечая на ее полувопрос. Кривить душой я не мог, а правду говорить, настаивать… Что толку?
— Когда волчиха родила? — спросил я.
— А накануне того дня, что погибла, — сказала старуха. — И что ее в ночь из укрытия выманило, ума не приложу. Видно, серьезное что-то, раз волчат своих махоньких оставила…
Я подумал, что знаю, почему. В тот вечер волчий человек впервые вылез на большую прогулку. Сперва он и выл, наверное. А она узнала родной голос, за много лет ей привычный, и вышла ему навстречу.
— …Толя искать ее пошел, вернулся нескоро, рассказал, что волчиха погибла, что тело он ее спрятал так, что никто не узнает, — в тайнике, оставшемся от сбежавшего сторожа. В общем, сказал — нам теперь самим волчат выхаживать надо… Очень был расстроен, просто убит…
— Ясно, — сказал я; кое-что оставалось непроясненным, но больше задавать вопросов мне не хотелось. — Ну, я пошел.
— Погодите. — Она вцепилась в мою руку. — Вы должны это сделать, вы. Я хоть и тверда на словах была, но у меня рука не подымется. И Володя мне до конца жизни не простит. А вы чужой, пришли-ушли, вам… только вы и сможете.
Я внимательно поглядел ей в глаза — столько в них страдания было. И знала она на самом деле, как на словах ни гнала от себя эту мысль, что любимый их Толя…
— Ведро с водой приготовьте, — сказал я.
Странно человек устроен. Столько жестокости было в этом деле — но совершить ту, последнюю, вся душа сопротивлялась. Есть некоторые виды жестокости — иногда даже менее вроде бы страшные, чем другие, — противоречащие человеческому существу. Или я уже так проникся той искривленной психологией, чтобы правды дорыться, что и сам стал ее разделять. Не знаю. До сих пор мне это снится, одним из самых жутких моих кошмаров. И вопящий инвалид в доме.
Вот я и говорю — может, это и было сном? Не навещал я их, нет. А щенки у них сами собой передохли, вот и ушли концы в воду. Да и… тот… он слабеньким был, хиленьким. Скорей всего, все равно не жилец. Ну, вот тебе и вся история. Понял, что происходило? Или вопросы есть?
— Есть вопросы, — сказал Калым. — Во-первых, как вы все-таки догадались о тесной связи между преступником и старушкой с коровой? Во-вторых, что все-таки происходило на складах? Я так понимаю, убитый, якобы искавший место сторожа, был человеком из некоей организации, занимавшейся расследованием дел на складах? Что за организация? Чего они хотели? Почему об этом даже знать было опасно? Как это было связано с убийствами? Из высших эшелонов НКВД они были? Ну, и еще вопросы набегают. Второй очереди, так сказать вопросы. Задам их, когда с главными разберемся.