А как про человеческую «мать и мачеху» что‑нибудь выяснить? И как ею быть? И что делать в семье сложноцветных? И почему разными сторонами поворачиваются листья живой мать–мачехи к своим и не к своим? И как справиться со своей человеческой двусторонностью? «У двойного запаха сладость неуживчива.» С кем посоветоваться? У каких мудрецов научиться? Кто из философов жил с чужими детьми? Женатым‑то из великих мудрецов был только один Сократ, поливаемый помоями женой в назидание другим, чтоб не делали таких глупостей. С женщинами‑то многим умникам «слабо», и они оказываются некомпетентными и неуклюжими, а тут ещё и чужие дети!
Сама выкручивайся, раз уж оказалась мать и мачеха в одном лице с двойными неуживчивыми чувствами. Думать не думала, что попаду в мачехи, потому как никогда не хотела усыновлять чужих детей, разве что по большой нужде. И не запаслась никакими мыслями, никакими знаниями. А если бы и запаслась, то что? «Выводы отвлечённой мысли» мало помогают в действительности.
И как это получается? И… почему? И почему мои двоюродные братья Вит и Боря, которых воспитывала мачеха, и они неплохо к ней относились, но как ушли в институты, так забыли, как её звали? Их мать Клавдия, моя тётка по матери, для них оставалась матерью, и они её навещали и заботились, а мачеху Марину больше никогда не видели. Клавдия отдала детей Марине совсем маленькими, и я помню, как её все осуждали, даже бабушка говорила, что Клавдия чёрствая и плохо поступила с детьми. Марина совсем не была «злая мачеха», она поддерживала их всяческие увлечения музыкой, литературой, и ребята сами считали… Я любила к ним приходить в гости в их большой дом в Келломяках, в котором всегда было много молодёжи, и они называли его «пуп земли». Марина мне нравилась, она была весёлая и очень красивая, как царевна–лебедь с картины Врубеля, с длинными роскошными волосами. Когда Вит написал свой первый рассказ, то Клавдия скептически сказала, что этот рассказ «ясное дело, Вит у кого‑то списал», а Марина восхитилась и поверила, что у Вита необычное чувство юмора, и сказала, что он должен развивать свой талант. Отец моих братьев, граф Григорий, так они его называли, большой зануда и директор мебельной фабрики, женился на Марине, поступившей к нему на фабрику совсем молоденькой девочкой, и расстался с красавицей Мариной, прожив с ней, кажется, лет пятнадцать. Братья говорили, что Марина не вынесла занудства графа, и они её понимают, они всегда ей сочувствовали и были на её стороне, когда граф дотошничал. Но и братья с ней расстались, и не потому что плохо к ней относились, а просто так, по случаю жизни. Я помню, как я встретила Марину на улице и она просила передать Виту и Боре, чтобы они к ней заходили, расспрашивала, как и что с ними, продолжает ли Вит играть на пианино и пишет ли он свои смешные рассказы, играет ли Боря в теннис, собирает ли марки? Она сказала, что снова вышла замуж и счастлива во втором браке, но часто вспоминает Вита и Борю, с которыми провела свои молодые годы и которых приняла, как сыновей. Марина на прощание вспомнила песенку, которую ребята сочинили: «О, как люблю я Келломяки! Ведь Келломяки — пуп Земли!» Братья на мои слова посетить Марину сказали «хорошо бы», но закрутились в вихре повседневной жизни, навсегда забыв свою мачеху.
Монарх, по словам Наполеона, даже если он проиграет битву, возвращается королём, а правитель должен всегда выигрывать.
И я не король. И не мать, а мачеха. Свои дети и не свои. У Марины не было своих детей. А у меня?!
— Вы не хотите стать матерью для Лёниных детей, — говорит мне приятельница, собирающаяся присоединить к своим детям ребят своего мужа, а мой Алик будет отцом для моих!
Вот у людей какие планы! Стать отцом, стать матерью для чужих детей. Всем хочется всегда быть правдивее всех, умнее всех, добрее всех. Мои милые двоюродные братья Вит и Боря не превратились в сыновей Марины, несмотря на всю её открытость, разбег и разлёт. У каждого есть своя двусторонность.