Моя подруга Заира, осетинская красавица, добрая и милая христианка, скажет, что она никогда бы не взяла чужих детей на воспитание, даже если бы обожала мужа: слишком уж большая плата за любовь. «Я смотрю и удивляюсь, как трудно быть мачехой, — говорит мне Заира, — как воспитывать не своих детей в христианских традициях, когда у них такое буйное поведение?»
— Я стараюсь найти и выделить хоть малейшее проявление «человеческого» в их поведении, — отвечаю я Заире. К примеру, на днях Боря уступил своё спальное место другу Крису, который у него ночевал. И я так расхваливала Борю за благородное поведение, что думаю, и в следующий раз он таким образом «подумает о себе» — поступит по— христиански.
— По–твоему, получается самым выгодным «для себя» христианское поведение?
— Яша так считал.
Одни и те же слова и поступки у одних вызывают восхищение, у других неприязнь.
— Ну, кто про меня может сказать что‑нибудь плохое? — чистосердечно спрашивает наша знакомая Мила, уверенная в своей непогрешимости, хотя все знают, что она прирожденная лгунья и обманщица.
— А про меня сколько хочешь наговорят! — горестно отвечаю я.
— Ну, про тебя‑то! Конечно!
И она права, чего хочешь можно услышать.
Моя ближайшая соседка — милая, приятная, знающая нас несколько лет — поделилась со мной своими наблюдениями о нашей семье:
— Я знаю, почему дети с вами живут.
— Почему?
— Ваш муж Лёня не хотел платить алименты, и его жена вам их отдала. Детей нечем было кормить.
Признаюсь, я не ожидала такого поворота, в голову не может прийти, тем более подруге, которая живёт за углом и, казалось бы, знает меня и Лёню. В Америке разведённые родители борются за «кастоди» — за право, с кем дети будут жить, и… разведёшь руками, когда услышишь про себя совсем тебе противоположное.
Что же хотела сказать моя соседка? Мы говорим словами, но за ними что стоит? — «Не думай, что ты такая хорошая, воспитываешь чужих детей (что и правда в этом нет ничего хорошего), не воображай, что ты лучше всех, я всё равно лучше тебя. Я добродетельнее, чем ты.» И так каждый себя считает. И жалит, и жалит другого своей добротой. Что же ожидать от «злых»?
А если спросить самих детей?
Илюше было три с половиной года, когда он, лёжа в своей комнате мечтательно рассуждал: «Мама — дура! Папа — дурак! Я один хороший и умный!»
Уж если маленький сын считал себя хорошее и умнее, то что остаётся другим? А ещё я удивляюсь! Все учат: и мать, и мачеха, и друзья, и приятели, и соседи, и дети.
А как Даничка однажды раскусил мою двойственность и поставил мать на место! Он попросил меня по телефону передать через Борю для него деньги. Они шли вместе к Крису на день рождения. Увидев Даничку через несколько дней, я его спрашиваю:
— Тебе Боря передал деньги?
— Да, передал, — отвечает Даничка.
— Сколько? — спросила я. Укоризненно посмотрев на меня, Даничка произнёс:
— Мама, он брат мой!
Стыд за моё подозрение, за то, что я высказала своё недоверие Боре, и подспудная гордость за Даничку, принявшего Борю как брата, смешались в моей душе — «он брат мой.»
Кто же я?
А если спросить у Бори и Эли, как живётся вам с мачехой?…
Ранней весной сразу из‑под снега подземное ветвистое корневище растения мать и мачехи выпускает наземные стебли, на которых распускаются маленькие жёлтые цветочки.
На нашем холме ещё снег, корни растений ждут тёплой погоды, и первыми по весне распускаются фиолетовые крокусы и красные тюльпаны.
«В чьём соцветии истина?»
«Чёрные» взгляды сестры
Моя сестра Оля приехала к нам в гости из России, как только появилась возможность таких путешествий. Она приехала во время детских каникул. Всякий человек, приехавший из другой культуры, из другого мира, узнаёт и видит что‑либо, чего другие не знают и не замечают по причине привыкания. Оля была учительницей, но с юмором и без настырности своих воззрений.
О своём первом входе на нашу американскую кухню и знакомстве с нашими детьми она мне рассказала, когда я вернулась с работы:
— Выспавшись после всех перелётов и временных перемен, я пошла на кухню выпить кофе. Вхожу — темно в глазах, целая кухня негров! Один шарит по холодильнику! Два лазают по полкам! Я онемела, а они мне по очереди: «Привэт!» по–русски. Я стою. Рот от удивления не могу открыть. Я ничего. И они ничего. Шарят и шарят. Тот, который лазал по холодильнику, взял пакет сока, и заглянул под стол. А шурующие по полкам рылись между тарелками и кружками, достали какие‑то банки и стаканы. Самый такой лохматый, с космами, будто грива у деревенского нечёсанного коня, ополоснул стаканы под краном и, проходя мимо меня, улыбнулся: «Привэт!» И всё — в кухне никого нет. Несколько минут я стояла, не шевелясь. Потом появились Боря и Эля, и они вместе с неграми ушли. Это так у негров принято в чужом доме — по чужим холодильникам шуровать? Они голодные? Так всё съедят.