Во времена моего детства в моей стране кто бы осмелился повесить в комнате такое? Начали бы насмешничать, ёрничать, дразнить, издеваться, подрисовывать усы, зачирикивать. А тут?! Дерутся, толкаются, власть захватывают, но есть наличность качеств, которых победивший гегемон не знал где взять, и мы остались не охваченными этими качествами уважения к своей и чужой личности. Учусь у детей.
Портрет повис над Бориной кроватью. Портрет привиселся. Все к нему привыкли, как к части убранства.
Заходя к Боре в комнату вечером, можно было видеть, как свет от лампы отсвечивал над портретом, образуя вздрагивающий нимб. А если оказывался около портрета во время заката, то в алом отсвете голубой цвет темнел, и лицо молоденькой девочки становилось неузнаваемым.
Прошло время, и вдруг… уже нет портрета. Я оглядываюсь по сторонам. Вместо блестящих глаз Рэйчел глядят две белые дырки, оставшиеся на чёрной стене от гвоздей, прикреплявших портрет. Сквозь солнечные лучи мелькают остатки серебряной полоски ленты, обрамляющей пустое пространство, ставшее более тёмным под портретом, и выглядевшее как заплата.
Спросить или не спросить, куда делся портрет?
Куда он исчез, я увидела через неделю, убирая Борину комнату. Портрет спокойно и мирно лежал в мусорной корзине, не помятый, не разорванный, просто скрученный в трубочку. Глаза голубой Рэйчел выглядывали из‑за коробки с морской звездой и какими‑то солдатиками. Я разгребла мусор и вынула портрет. Теперь я разглядела, что голубые линии изображения посветлели, контуры лица стали более мягкими, исчезающими, усмехающимися, и только по школьному переднику можно было догадаться, что это портрет девочки, а не зрелой женщины. И грустно стало, как непостоянны черты твоей радости — даже на портрете. «Неподвижно лишь солнце любви… "
Перед тем как поместить весь мусор в чёрный мешок, я прошептала: «Прощай, Рэйчел! Я уже больше тебя не увижу».
Не успела я докончить уборку, как пришли смеющиеся, толкающиеся дети, и когда я проносила чёрный мешок между ними, они понятия не имели, что в мешке выбрасывается обожаемый призрак — Борин идеал.
Через несколько дней на месте Рэйчел висел постер нового Бориного кумира — певца Боба Марли.
В этот же день мы с Дашиной мамой Полей поехали встретить Дашу из детского сада. Она выбежала к нам весёлая с протянутыми руками, одну Дашину руку взяла Поля, другую я, и мы пошли по направлению к машине.
— Как дела?
Впереди увидели мальчика, тоже идущего с мамой за руку. Мальчик оглянулся и нараспев произнёс: «Бай, Даниэла!»
— Кто этот мальчик? — спрашиваю я.
— Это Джимми.
— Он твой приятель?
— Уже нет. Мы «брэйк офф» с ним.
— Почему?
— Нам стало неинтересно быть друг с другом.
Дашин ответ меня восхитил и навёл на размышление. Кто так изысканно выразится при расставании? Кто не ответит упрёком и помоями в адрес покинутого, а так изящно представит: «Нам стало неинтересно быть друг с другом.»
Дети учат — «любить и только» и расставаться — только без ненависти отрицания.
Между лордом и «нёрдом»
В Хьюстоне случилось наводнение. Внезапно с утра пошёл дождь. Даничка с нетерпением ожидал: ну когда же всё затопит? — и огорчался, что вода медленно прибывает. Я помню с детства, как всегда хотелось сверхъестественных явлений, навод–нений, ураганов, затмений, сквозь обыденное существование всегда хочет прорваться: как говорят философы, «априорное противопоставление жизни и смерти».
Дождь лил и лил и, никуда не исчезая, набирался в улицах, как в больших корытах, — снизу в Хьюстоне подстилающими породами были глины, которые не впитывали в себя дождевую воду, потому обычной грязи не образовывалось и потоки чистой воды текли по улицам. За два часа воды на улице стало по колено, и к середине дня по улице можно было плавать. А вода всё выше и выше, водяные потоки, падающие с неба, закружились вместе с уличными, смешалось небесное и земное, образовав одно единое водяное целое. Улица стала казаться дном древнего кембрийского прозрачного моря. Крыши домов выглядывали из воды, как панцири гигантских черепах, плавающих среди стеблей пальм, будто среди морской травы. Даничка дождался.
Как только с неба перестало лить, все улицы приняли другой вид. Обычно ни души не встретишь на улицах, а тут всё оживилось, кошки расселись по крышам, открылись двери домов. Из‑за каждой двери появились люди, у некоторых на головах были надеты техасские шляпы, будто на празднике «Родео», другие были без шляп, но с озабоченно–весёлым видом. Мы, наконец‑то, увидели соседей!