– Да, конечно, товарищ Сталин. Наш строй… наш народ… Мы являем собой новый беспрецедентный опыт исторического прорыва, который…
– Следующий…
Суров командировочный из Москвы, ни с кем не общается, слова лишнего не говорит, в кабинет не допускает. И не понять, кто он по званию и откуда, потому что в гражданке. Может, майор, а может, и полковник. Другие приезжают и сразу за стол с водкой и разносолами или в баньку с дорожки, куда зэчек посимпатичнее пригоняют, чтобы спинку приезжему потереть. На то в каждом лагере три-четыре балерины или актрисы имеются, с мордашками симпатичными, которых на общие работы не гоняют и в телогрейки не рядят, а шелковые платья, белье кружевное и чулки фильдеперсовые выдают. А этот – наотрез. Сел в кабинет, делами обложившись, и зэков к себе гоняет.
– Фамилия?
– Заключённый номер…
– Я у тебя фамилию спрашиваю. Человеческую.
– Зинчук. Пётр.
– Садись, Петя, говорить с тобой будем.
Садится Пётр на самый краешек стула. На следака смотрит. Но больше на стол, где в тарелку банка тушёнки вывалена – лежит горкой, мясо и желе… И хлеба куски стопкой, не местной зоновской выпечки – из мякины с отрубями, а настоящий, с воли. И запах ноздри щекочет так, что слюна с губ капает.
– Давай так, Петя, – хочешь теперь ешь. Но лучше – после. Если после – я тебе чай соображу и сгущёнку вскрою. Сам решай. Если после…
Смотрит зэк на тушёнку и хлеб, аж испариной покрылся.
– Хорошо, после… Нет… теперь. Теперь буду! – И схватив ложку, тушёнку наворачивает, аж за ушами трещит.
– Ты поаккуратнее, а то стошнит.
– Нет, нормально, нормально. – И хлеб в рот с жадностью целым куском!
А следак отметочку в блокноте ставит против фамилии – нетерпелив, невыдержан. Не прошёл Петя проверочку, не есть ему сгущёнки.
– Следующий… Фамилия?
– Еремеев, Семён.
– А по батюшке?
– Батю Иваном кличут.
Смотрит недоверчиво, исподлобья, подвох ищет – нетипичный следователь, не в форме, не при оружии, лицо мягкое, глаза добрые, улыбка на лице и «краснопёрые» за спиной не маячат. Неспроста это! Точно – Кум.
– Жрать хочешь?
– Всяк зэк жрать хочет.
Усмехнулся. Достал, вбил в банку нож, прошел по кругу, вывалил в тарелку тушёнку. Хлеб рядом сложил.
– Можешь теперь, можешь потом…
Надо бы теперь и сразу. Не откладывают зэки еду на потом – теперь дают, после заберут. Но что-то сдерживает, не хочется перед этим фраером в пиджачке скотом выглядеть.
– Я после, я сгущёнку люблю.
Кивнул на стул.
– Семья у тебя есть, Семён?
– Есть, как не быть. Там всё в деле прописано. И отец, и мать, и сестры с братьями имеются.
– И жена с детьми. Так?
– Ну, так.
– Давно их не видел?
– Давно, как на войну ушёл. Вначале на войну, потом без пересадки – сюда. Может уж и умер кто. А может, все.
– Нет, живо-здорово семейство твое.
– Откуда знаешь? – вскинулся зэк. – Простите, гражданин начальник…
– Справки навел через участкового. Дети в школу ходят, жена в поле трудится, трудодни зарабатывает. Отец болеет, но бог даст, выздоровеет. Брат твой с войны без ноги вернулся, но весь при медалях, теперь в МТС мастером работает. Женился год назад, жена на сносях.
Жадно смотрит зэк на следователя, сейчас дырку ему во лбу просверлит. Не знает верить или нет – туфту ему гонят или правду говорят. Но хочется, очень хочется, чтобы правду! А если так, если живы и здоровы все, и даже не сосланы… Слеза у зэка наворачивается, так что тот зубами скрипит, чтобы не разрыдаться.
– Чего хочешь от меня, начальник?
– Узнать про тебя, что сам рассказать захочешь. Воевал где?
– Второй Украинский.
– А я на Белорусском. Соседи значит.
Смотрит Семён – не верит! Не воевали «краснопёрые», в тылу подъедались, на пайках эмгэбэшных усиленных, жирком обрастая, да еще из зэковского котла прихватывали. О фронте – только по газеткам, да кинохронике…
– Чего смотришь? Не веришь? Думаешь я в тылу отсиживался?
Качнул головой зэк.
– А ты сюда глянь…
Встал следак, за полу пиджака ухватился, вверх рванул. И рубаху следом. А там, по животу и боку до груди шрамы. Сплошняком. Таких ран у энкавэдэшников не бывает, их если только «пером» поцарапают и табуреткой голову раскроят. А тут…
– Осколочное? Миномёт?
– Он, родимый. Немецкий, полста миллиметров. Взводному голову посекло, а меня сюда приложило.
Значит, на самом передке следак осколки свои схлопотал, потому как до штабов такие мины не долетают. Они – для пехоты, которая в первой линии окопов.
– Ладно, садись. Чего прошлое вспоминать. Я тоже, как ты, на зоне чалился. Да теперь выскочил. Курить будешь? – Протянул пачку папирос. – Можешь в заначку взять.