— А для чего? — усмехнулся дон Антонио. — Мы оба едем далеко, и это очевидно. Наш поезд раньше испанской границы теперь уже не остановится. Но-о-о… Если очень хотите знать, я еду в Ленинград, это такой очень большой и красивый город в России!
— Я не верю вам, месье! — покосился на него недоверчиво Жан. — СССР страна закрытая, и там такой ужасный режим, что может решиться туда ехать только ненормальный!
— А я вот такой и есть, — развёл руками дон Антонио. — Но-о-о… Я всё-таки надеюсь вернуться обратно живым и невредимым.
— Так вы не шутите? — округлил глаза Жан.
— Нисколько, — ответил дон Антонио. — Эта поездка очень важна для моего бизнеса, вот потому я…
Кузьма и Маргарита сидели за столом и молча обедали.
Кузьма исподтишка наблюдал за Маргаритой и старался вспомнить её молодой, какой она была раньше, и не мог. Почему за минувшие годы он никогда не мог вспомнить её? В отдельности он видел её чувственные губы, выразительные прекрасные глаза, слышал голос, но целого не получалось. Он помнил себя и её в постели, занимающихся любовью… Он помнил её жаркое дыхание, горячие объятия… Он помнил её губы, полуприкрытые глаза… А лица нет! Верхнеудинск… Он помнил лица всех, кого знал хоть немного, а лицо Маргариты всегда расплывалось в непонятное пятно. И вот теперь, когда она рядом, он не узнавал её.
— Чего ты так разглядываешь меня? — спросила вдруг Маргарита, отставляя в сторону пустую тарелку. — Всё ещё сомневаешься, я перед тобой или не я?
Кузьма покраснел, как будто его поймали на чём-то дурном, и опустил голову.
— Я это, не сомневайся! Другая дура на моём месте не поехала бы за тобой.
— Я никогда не думал об этом, — буркнул Кузьма. — Когда-то Маргарита причинила мне столько горя, что я предпочитал не вспоминать о ней никогда.
Они помолчали.
— Прости за то, что было, — сказала Маргарита, вздыхая. — За всё прости!
— Да чего уж теперь, — хмыкнул Кузьма. — Всякое было, да всё прошло. Вот думал я — уеду из Верхнеудинска на новое место, затеряюсь, всё по-другому будет. И люди другие, и жизнь другая… А смысл всё тот же. Прожил я двадцать лет на другом месте, революция, Гражданская война уж позади и вот… То Мавлюдов вдруг откуда-то выполз, а теперь вот и ты объявилась.
— Всё получилось не так, как я хотела, — заговорила Маргарита. — Надо было чуть пораньше уходить.
— Чего уж теперь, — вздохнул Кузьма. — Надо думать, как дальше быть, вот что сейчас важно.
— Для начала мы здесь отсидимся недельки две, пока суматоха уляжется, — сказала Маргарита. — Эту дачу сын заранее снял на два месяца, и здесь нас искать никто не станет.
— Сын? — нахмурился Кузьма. — А он здесь при чём? Зачем ты ввязала в это дело мальчика?
Маргарита покачала головой и улыбнулась.
— Нашему мальчику уже двадцать лет, — сказала она. — И он вполне самостоятельный мужчина. Видел бы ты его, не задавал бы таких вопросов.
Кузьма промолчал. Маргарита всё ещё казалась ему человеком с другого берега — бесконечно чужой. Горькая складка портила её рот. В глазах не было азартного блеска, и она уже не могла обмануть его беспечной болтовнёй.
Маргарита нервничала, понимая, что Кузьма не верит ей, и не знала, как держаться с ним.
В состоянии душевного упадка и напряжения, в котором находился Кузьма, Маргарита казалась ему неинтересной и жалкой — человеком прошлого, но…
— Ты что, всё ещё не веришь мне, что я родила от тебя сына? — раздражённо спросила она. — Да он же вылитый ты! Даже на фотографиях видно.
Кузьма пожал плечами.
— Ты много лгала мне раньше, и ничто не мешает тебе делать это и сейчас, — сказал он. — Если мы встретимся и поговорим с твоим сыном, тогда, быть может…
— Ах, вот как, но тогда послушай, — и Маргарита вдруг рассказала ему о том, что их сын был зачат незадолго до расставания, в начале 1918 года, и что она сначала не хотела рожать — всё, без недомолвок, не щадя себя. Это был щедрый жест с её стороны, но Кузьма воспринял его как попытку очередной раз одурачить его.
— Но послушай, — попытался он возразить, но…
— Что «послушай»? — дерзко перебила его Маргарита. — Ты считаешь, что я пытаюсь навесить на тебя ребёнка, «нажитого» от другого мужчины? А ты не задал себе вопрос — для чего мне всё это? Парню уже двадцать лет, и он вполне может о себе и сам позаботиться. Уже позади вся боль, тревоги, бессонные ночи… Не хочешь — не надо, Дима не твой, а только мой сын! Мой и ничей больше! Я не хочу говорить за него, но… Ему уже и отец больше не нужен! Со дня своего рождения он видел только моё лицо, отзывался только на мой голос, понимал только мои руки! А ты, не видя его, уже морду воротишь! Он ничего не боится, никогда не плакал и не бежал жаловаться, а всегда давал обидчикам сдачу. Я вскормила и вырастила его, а ты…