— Где?
Вдова прикрыла глаза.
— Веер подменили… и обувь тоже… думают, сделать из меня старушку убогую, но я-то знаю… и собаку подсунули другую… нашли шавку… куда Кики пропала? Я этому дуболому жандармскому говорила, а он только скалится… небось, взятку дали. Посади его.
Это было сказано Диттеру.
— А лучше на костер… Помнится, во времена моей молодости взяточникам руки рубили… действовало… ох как действовало… а теперь развелось… и почему? А потому что мотивация не та… в мотивации все дело. Так вот, дорогая… ты завтра навестишь старушку и глянешь, что к чему… а я тебе и письмецо передам.
Она вытянула ногу и велела:
— Надевай… испортить такую обувь. Последняя пара осталась…
— Бабушка… — на дорожке появился давешний белобрысый мужчинка под руку с девицей чахоточного вида. Бледна. Губы с синевой, глаза с поволокой. Платьице простое, как и положено компаньонке.
А вдова Биттершнильц дернула меня за руку и этак, предоверительно сказала:
— Еще та потаскушка… а у него в мозгах молочный пудинг… ах, дорогая, правда, от пудинга хоть польза есть…
— Простите, — девушка набросила на плечи старухи кружевную шаль сложной вязки. — Мне стало дурно… слишком душно…
— Забрюхатеешь, пойдешь жить на улицу, — старуха запахнула шаль. — Завтра жду… к обеду… опять кормят невесть чем… точно отравить пытаются. Что ты суетишься, бестолочь? Сколько раз тебе говорить, вести себя надо сдержанно, с достоинством…
Она шлепнула девицу по руке и на щеках той вспыхнул болезненный румянец.
Впрочем, она довольно-таки быстро взяла себя в руки.
— Извините…
— И хватит блеять… пойдем отсюда… сборище бездельников и лицемеров…
Мужчина, дождавшись, когда вдова удалится, произнес:
— Простите великодушно мою бабушку… Она никогда не отличалась добротой, но с возрастом некоторые черты ее характера стали воистину невыносимы. Теперь ей всюду чудится сговор… она вас пригласила? На вашем месте я нашел бы предлог отказаться от визита…
И лишиться письма, которое вредная старушка просто возьмет и швырнет в камин? Это вполне в ее духе. Правда, не факт, что письмо сгорит, бабуля должна была предвидеть некоторые особенности характера давней приятельницы, но…
Мне интересно. Очень интересно. Тем паче, что от девицы пахло «Страстной ночью». Аромат был слабым, изрядно выветрившимся, но все-таки… для скромной компаньонки странноватый выбор.
Кстати, пахло не только от нее.
Оказавшись дома, я с наслаждением упала в кресло и ноги вытянула, возложив на чайный столик… а ведь права старушка, нынешняя обувь, пусть и хороша, но до крайности неудобна. Каблуки в моде?
На кол того, кто эту моду придумал.
И пусть нынешнее мое тело не знает усталости, и боль, мною испытываемая ныне, весьма эфемерна, но…
— Мне необходимо будет наведаться в Ратушу. — Диттер не стал делать вид, что его в доме нет. Он присел на край другого кресла и поежился. Все же в фамильном особняке он чувствовал себя на редкость неудобно. — А затем на почту…
— У меня есть телефон и телеграф, — я махнула рукой. — Скажете Гюнтеру, он проводит… и почтовая шкатулка тоже, но исключительно для небольших объемов…
— Спасибо, но…
— Правила?
— Именно.
— Тебе нужен целитель.
Он пожал плечами: мол, конечно, целитель не помешает, но при черной чахотке его присутствие — скорее дань обычаю, нежели и вправду необходимость.
— Я напишу семейному… мало ли…
— Благодарю.
— Не стоит. — Я прикрыла глаза. — Больно?
— Пока нет.
— Если станет хуже, говори. Достану нормальный морфий.
Отказываться Диттер не стал, лишь слегка наклонил голову, выражая, надеюсь, благодарность, а не удивление.
— Что тебе рассказали?
— Кто?
— Брось… те чахлые девицы, которые тебя облепили… ты принес их запахи…
Он поморщился.
— Сказали, что я развратная особа?
Кивок.
— И что, связываясь со мной, ты рискуешь утратить душу?
Еще кивок.
Обидно, ничего нового… этак начну подозревать, что фантазия наших кумушек и вправду истощилась.
— И что я играю чувствами мужчин… и одного довела до самоубийства.
— Троих, — поправил Диттер и улыбнулся. Улыбался он редко, а потому выглядел на редкость очаровательным. Беззащитным… растерянным… так бы и…
— Уже троих…