Выбрать главу

Что добавить?

Дурной норов? Восхитительную злопамятность и ясный ум, вкупе с немалой изобретательностью? Друзей у старухи не было. С редкими приятельницами, дамами своего круга и состояния — а в нашем городке подобных было, к удивлению, немало — она встречалась на еженедельных заседаниях Книжного клуба и еще, пожалуй, в Благотворительном комитете, где числилась председателем.

Бабушкино место. И бабушкины розы. Я и сейчас узнаю этот сорт с темно-багряными, в черноту, лепестками. Летом здесь, должно быть, красиво. А сейчас… от роз остались колючие стебли, лысые деревья стояли, растопырив ветви. Небо было сизым, грязным, а лужайка медленно превращалась в болото, где то тут, то там проглядывали островки зелени, столь неестественно яркой в сумрачный этот период, что одно это казалось противоестественным.

Журчал фонтан, нагоняя тоску. Сияли белизной мраморные статуи. Стены, слегка прихваченные плющом, были ровны, высоки и надежны с виду… сплошная благодать, плюнуть некуда.

Я остановила экипаж у парадного входа и поморщилась. Все же сегодняшнее солнце было слишком уж ярким… почти невыносимо. Диттер, выбравшись из экипажа — дверцу открывать не стал, позер этакий, — подал мне руку.

Рядом, словно из-под земли, возник лакей самого благообразного вида… но ключи я ему не отдала. Нет, прислуга — это хорошо, но машину я за месяц до смерти выписала, и не хотелось бы, чтобы ее ненароком поцарапали. Да и вообще не люблю чужих рук, которые тянутся к моей собственности, пусть и с благими намерениями.

Тяжелое наследие предков, не иначе.

В общем, оглядевшись, я решила, что места здесь хватает, а гости к старухе наведываются не так, чтобы часто, поэтому…

Пусть себе стоит.

Нас встречал давешний унылый блондин, ныне облачившийся в полосатую визитку вполне приличного кроя. Окинув нас насмешливым взглядом, он произнес:

— Бабушка изволит отдыхать…

— Мы подождем.

Блондинчик сделал попытку заступить мне дорогу, но я, к счастью, не настолько хорошо воспитана, чтобы это подействовало. Легкий тычок зонтом в ребра, и он отступает…

А перед бледным носом появляется серебряная бляха.

— Инквизиция, — Диттер потеснил меня. — Значит, ваша бабушка плохо себя чувствует?

— Она… — Блондинчик слегка побледнел, а на щеках проступили бледные пятна. — Понимаете, все-таки возраст… в последнее время она стала странно себя вести… и мы опасаемся, что…

— С кем ты там говоришь, болван? — резкий голос вдовы донесся из приоткрытого окна. — Они все-таки приехали? Отлично… вели подавать чай. И коньяк пусть принесут… и не надо мне говорить о моем здоровье. Я еще всех вас переживу.

От этакой перспективы, как по мне вполне реальной, блондинчик побледнел еще сильнее.

— Понимаете, — он посторонился и даже любезно предложил мне руку, а я воспользовалась.

Надо же, как сердечко стучит.

Ах, как мы волнуемся… прелесть до чего волнуемся… и чем это беспокойство вызвано? Печальной перспективой провести десяток-другой лет, угождая склочной старухе? Или чем-то иным?

— Я не знаю, что она вам наговорила, но… поймите, я не желаю ей зла. Я просто беспокоюсь. Возможно, нам стоит обратиться к целителям, но бабушка на дух их не переносит.

Диттер, наплевав на правила, шагал слева, и меня подмывало взять под руку и его…

Сердечко моего провожатого дернулось. А сквозь резковатую вонь одеколона пробился запах пота.

— Она начала путать вещи… утверждать, будто кто-то меняет ее обувь… у моей бабушки две комнаты забиты обувью. Камеристка дважды проводила перепись. Все на месте, даже бальные туфельки, которые ей шили на первый выход…

В холле царила удивительная прохлада.

А в остальном… светло и свободно. Обыкновенно. Ковры. Картины. Тоска смертная… и старухина компаньонка, смиренно ждущая у подножия лестницы.

Серое платьице, длиной до середины голени. Серые чулки крупной вязки. Воротничок белый, кружевной и на вид колючий до невозможности. Два ряда мелких пуговиц на лифе этакой границей добродетели. И единственным украшением — брошь-камея под горлом.

— Как она? — шепотом поинтересовался блондинчик.

— Плохо, — вздохнула девица и представилась: — Мари. Я при фрау Биттершнильц уже семь лет… она взяла меня из приюта.

Благодетельница. И главное, восторг в глазах у Мари почти искренний. Врать у женщин получается намного лучше.