Кладбище утопало в лучах дневного солнца. Стояла самая середина июня, припекало, наверное, прилично. Алена не помнила лета, из дома полтора года уже не выбиралась, лежала. А сейчас, будучи духом, она не ощущала температуры, только видела свет. Весело щебетали вездесущие воробьи, изредка разморено и лениво каркали вороны, цвели на могилах тюльпаны, фиалки и анютины глазки - упоительный, должно быть аромат... запаха девушка тоже не ощущала. До слез обидно так однобоко наслаждаться все этой красотой! Почему при жизни, ещё до болезни, она не ценила того, что так естественно окружало повсюду? Запахи, вкус, прикосновение к коже теплых лучей солнца или прохладного ветерка... Уже и не вспомнить ощущений. Алена шла между могил, какая-то сила влекла её вперед, словно звала. Но она вертела головой и отмечала, что территория полнится духами. Люди обоего пола и разных возрастов, внешности и настроения бродили в одиночку и группками, на неё оборачивались, ей махали руками, но никто не приставал, видно, чувствуя, что переживает молодая упокоенная сейчас. Уважали её потребность в одиночестве. А тем временем, ноги привели девушку обратно к собственной могиле. К месту, откуда ранним утром она начала свой путь в новом дивном мире. Алена подняла голову, споткнулась и застыла на месте. Возле памятника с её именем группкой собрались живые. Мама с папой, бабушка и тетя. Все родные пришли помянуть и теперь раскладывали на соседнем невысоком столике вкусную снедь. - Надо бы свои столик и скамейку вкопать, - тепло произнесла бабушка, - чтоб Аленушке было где посидеть. - Мама, что ты говоришь, - глухо произнесла мать Алены, - девочка наша сейчас на небесах, тут только тело. Что за фантазии? - Кто знает, Лиза, - бабушка отвернулась, смахивая слезу, - но так положено. И не нами. - Отмучалась Аленка достаточно, чтобы потом ещё бродить по свету, - кивнула тетя, вставая на сторону сестры, - всё это больше живым нужно, для самоуспокоения. Алена слушала и едва сдерживала слезы. Как хотелось ей сейчас подбежать на здоровых ногах, обнять маму, поцеловать папу в затылок, бабушку по плечу погладить, а тете Кате шепнуть на ушко: «ты права!» Но ноги предательски не слушались. А потом она увидела то, от чего дрожь пронзила её невидимое тело. Вокруг живых , на некотором расстоянии, широким, но плотным кольцом сомкнулись мертвые. Духи, привлеченные сюда светом живительной энергии, медленно сходились, образуя круг, закрывая от девушки семью. Они так жадно смотрели на её родных, что Алена не выдержала. - Прекратите! - закричала она, рванувшись вперед,- уходите отсюда, не трогайте их! Ушедшие расступились, пропустили. - Это твои? - прошелестели они в ответ. - Не трогайте их, - отчаянно повторила Алена, обнимая маму. Мертвые поняли и также медленно, будто неохотно, принялись расходиться. Вероятно, существовал здесь своеобразный этикет, которого они придерживались. Уважение к живым родственникам одного из них. Алена расслабилась. Она перебирала мамины поседевшие локоны и шептала ей на ушко, что всё будет хорошо, что всё замечательно и здесь ей действительно лучше. Не больно, по крайней мере. Улыбалась тепло, глядя папе в глаза, гладила спину бабушки. - Аленка-то наша тут, - сказала та вдруг, - хорошо ей. Дай Бог. Пусть земля будет пухом нашей девочке. Все молчали. В тишине кушали, вливая своей заботой силы и свет в дочку и внучку, сидящую с краешку около мамы. У Алены внутри всё пело, казалось, что она вновь дома, что всё, как прежде, что теперь они всегда будут вместе. Радовалась и не замечала, как издалека, из-за дерева за ними внимательно наблюдает неприятно мутный расплывшийся силуэт. А когда нехитрая трапеза закончилась, и родственники собрались уходить, а бабка принялась молиться, Алена поняла, что чудо заканчивается. И сейчас она снова останется одна, разве что с новыми знакомыми, такими же бедолагами, вынужденными быть здесь на привязи, у своих могил. Двинулась провожать любимых до самых ворот и уже там вспомнила слова Светланы и пообещала вслед удаляющимся спинам: «я приду к вам, скоро, обязательно, ждите!»