Самоохрану лагерники ненавидели ещё больше, чем людей в форме, и могли таких зэков тоже причислять к вертухаям как раз из-за этого, а вовсе не потому, что те вертели в бараке головой от страха. Но само слово «вертухай» возникло именно как определение так называемых формовых — то есть несущих службу в местах лишения свободы надзирателей, охрану, конвойных, а затем и офицеров. Сюда же нередко включали и «вольных» сотрудников военизированной охраны.
Когда появились «вертухаи»?
Этот вопрос имеет прямое отношение к тексту песни. Чтобы найти ответ, нам придётся вернуться к «еврейской этимологии» слова «вертухай». Дело в том, что одна из защитниц ивритского происхождения «вертухая» заявила, будто слово появилось в русском арго ещё в 1880 году. Но, естественно, никаких доказательств не привела. Да и не могла, поскольку их не существует. Ни на каторге, ни в царских тюрьмах мы не встретим подобного словоупотребления. Нет ни одного примера в мемуарной литературе тех лет, равно как и в словарях русского арго начиная с XIX века и вплоть до Великой Отечественной войны — ни «вертухая», ни «вертуха», ни «вертухаться», ни «вертухнуться»…
Стоп! А вот здесь необходимо важное примечание. Если в отношении «вертухая» всё справедливо, то с однокоренными словами дело обстоит несколько иначе. Само по себе слово «вертухаться» известно в русском языке по меньшей мере с XIX века. То есть не в литературном русском (здесь его искать бесполезно), а в многочисленных говорах. У Владимира Даля оно отмечено в значении: «Вести себя неспокойно, вертеться» с пометами — псковское, тамбовское, вологодское, новгородское. В ряде других словарей русских говоров «вертухаться», «вертыхаться», «вертугаться» толкуется как «вертеться», «повёртываться, оборачиваться», «сопротивляться, увёртываясь при этом», «вертеться неправильно, рывками, качаясь» — с отсылом к тем же областям России. В словаре орловских говоров встречаем также фразеологизм «на вертухах» — в состоянии волнения, возбуждения. Есть также выражение «дать вертуха» — быстро исчезнуть, убежать.
Даже у Чехова в драматическом этюде «На большой дороге» (1885) следует характеристика дамочки: «Не то чтобы какая беспутная или что, а так… вертуха…» Словом «вертуха» персонаж Антона Павловича обозначает вертихвостку, егозу.
Но всё это, повторяем, относится к области языка народного, а не уголовно-арестантского. Хотя, несомненно, блатной жаргон щедро черпал лексику из русских говоров. Вот для примера — отрывок из воспоминаний лагерника Даниила Алина (время действия — лето 1941-го):
«…Бандиты имели свой лексикон или, выражаясь по-лагерному, свою “феню”, например: штопорнуть, захомутать, поставить на попа, замарьяжить и т. д. Они имели даже свои песни, соответствующие их идеологии, например:
Как мы можем убедиться, в данном случае речь идёт не об окрике «вертухаев», а о довольно известной блатной песне. Я знаком с нею по более позднему варианту:
Фрагмент про чарку глубокую, коня и купцов в Муромском лесу является своеобразным перепевом-переделкой соответствующего отрывка из популярной разбойничьей песни «Что затуманилась, зоренька ясная» (слова Александра Вельтмана, 1831, музыку писали многие композиторы, наиболее популярна мелодия Александра Варламова, 1832):