Иначе пишет о Ретюнине в исследовании «Усинская трагедия» краевед Михаил Рогачёв: «Тайные осведомители характеризовали Ретюнина как “сильного, решительного и честного человека, способного к смелым и решительным действиям”. По свидетельству современников, он производил впечатление волевого человека, умеющего справиться с массами, был хорошим организатором. При этом Ретюнин пользовался авторитетом среди рабочих зэков, но среди “отрицательного элемента” авторитет потерял.
Начальник управления Воркутлага, капитан госбезопасности Тарханов считал Ретюнина одним из лучших работников, “готовым и способным ради производственных интересов лагеря чуть ли не жертвовать своей жизнью”. В то же время “в характере Марка, кстати большого любителя и знатока поэзии, чувствовалась тяга к эффекту и авантюре”».
А вот свидетельство бывшего узника ГУЛАГа Владимира Зубчанинова: «Я познакомился с начальником рейда Ретюниным. Он был из тех крестьянских парней, которых во время коллективизации судили как бандитов. Срок он отбывал на Воркутинских шахтах, где возглавлял одну из самых лучших горняцких бригад. После освобождения его сделали начальником сначала небольшого лесзака, а теперь — Усть-Усинского рейда. Походкой он напоминал медведя, рыжая лохматая голова была у него немного наклонена вперед, и глазки смотрели тоже по-медвежьи. Но это был романтик. В его избушке, стоявшей на высоких сваях, лежал томик Шекспира. Когда я взялся за него и раскрыл, Ретюнин сказал:
— Вот был человек!
И наизусть стал декламировать:
— Понимаешь? Живём в надежде, открыт подъём! Это не всякому червяку даётся».
Согласитесь: между бандитом, читающим по слогам, и романтиком, любителем поэзии, цитирующим наизусть Шекспира, существует огромная разница…
Впрочем, перейдём непосредственно к восстанию. И тут нас ждёт неожиданное открытие: если верить докладной записке замнаркома внутренних дел Коми АССР П. А. Корнилова народному комиссару внутренних дел Коми АССР С. И. Кабакову (февраль 1942 г.), у воркутинских зэков не было причин для недовольства! Начальник Воркутлага капитан госбезопасности Леонид Тарханов, можно сказать, прослыл либералом — и это несмотря на то, что Воркутлаг специальным приказом НКВД был отнесён к числу особых режимных лагерей: 55,9 % здешних заключенных составляли «изменники родины, шпионы, диверсанты, террористы, повстанцы, троцкисты, бандиты и др. особо опасные государственные преступники». Между тем целый ряд лагерных подразделений даже в начале войны не имел закрытых зон, а заключённые передвигались без конвоя — в том числе «политики» и бандиты. Зэчки, осуждённые за контрреволюцию и шпионаж, служили домработницами в домах сотрудников колоний.
Ничего не изменил даже приказ народного комиссара внутренних дел СССР Лаврентия Берии и Генпрокурора Виктора Бочкова № 221 от 22 июня 1941 года, которым было предписано в 24 часа «сосредоточить под усиленной охраной в зонах контрреволюционеров, бандитов, рецидивистов и других опасных преступников, также немцев и иноподданных, прекратить бесконвойное их использование». Ага! Разбежались! На 1 января 1942 года из 10 185 расконвоированных заключённых Воркутлага «контрреволюционеры и бандиты» составляли более 80 %. В некоторых подразделениях без конвоя передвигались все заключённые, независимо от степени «социальной опасности».
Оперативники жаловались, что начальник Воркутлага Тарханов отмахивается от их сигналов, а их требования ужесточить режим вызывают у него «бурю негодования». Ради выполнения плана Тарханов шёл на невиданные проявления либерализма: так, лучшие производственники из числа заключённых получали личные свидания с родственниками длительностью до 10 суток! Подобная щедрость немыслима даже в современных российских местах лишения свободы.
Старший оперуполномоченный Третьяков 10 февраля 1942 года сообщает о состоянии дел в некоторых подразделениях: «Зон, изоляторов нигде нет, расконвоированы на 100 %, в ряде работ заключённые работают вместе с трудпереселенцами, вольнонаёмными, отсюда связь, кражи, промоты, сожительство, пьянки, нелегальная переписка и прочие нарушения». Тут, как говорится, и камни возопиют…
И всё же, думается, дело не в особом гуманизме Тарханова. Он всего лишь пытался создать условия для выполнения производственных планов военного времени. С началом войны режим содержания заключённых в ГУЛАГе неуклонно ужесточался. Рабочий день увеличился до 12, а то и до 16 часов, из зэков пытались выжать последние соки под лозунгом «Выполним по три нормы на двух заключённых!» Ухудшилось питание и медицинское обслуживание, выросла смертность. Стала лютовать охрана: стрелки без всякого повода применяли оружие, травили заключённых собаками, зверски избивали. Зэки всё чаще пускались в бега. Если в первом полугодии 1941 года бежали 54 человека, то во втором — уже 147 человек.