В остальном кайруанский и столичный базары похожи. Та же пестрота нарядов, оживление, суета, путающиеся под ногами оборванные ребятишки. И, конечно, продавцов куда больше, чем покупателей. На улицах Кайруана редко можно встретить женщину. На сук идут с ребятишками отцы. За прилавками и за столиками небольшого кафе тоже мужчины. Мужчины играют в нарды и шашки. А женщин не видно…
В Кайруане мы не боимся заблудиться — город невелик и спланирован четко. В единственном кинотеатре (на вывеске значится — «Париж») идет какой-то египетский боевик. Вестибюль завешан старыми рекламными плакатами, засиженными мухами. У окошечка кассы — ни души.
В маленькой гостинице, рассчитанной всего на тридцать шесть постояльцев, мы не ждем никакого комфорта, хотя она и носит громкое название: «Сплендид-отель». Зато нас здесь потчуют настоящими национальными блюдами.
В оазисе близ города Габес
Как приступиться к ним, не всегда ясно. Подали нам сочные зажаренные в масле пирожки, похожие на чебуреки. Разрезаешь один, и на скатерть брызжет яичный желток. Это называется брик. Угощали нас жареной птицей с вареными огурцами и пахучими кореньями. Пробовали мы нечто вроде плова, но не из риса, а из какой-то особой крупы, похожей на саго.
Жарко ли в Кайруане? Стоял конец сентября, а термометр показывал в тени плюс 33 градуса, на пять градусов больше, чем в столице. Днем никуда не спрячешься от палящих солнечных лучей, а ночью, если прислушаешься, доносится заунывный вой шакалов: сразу за чертой города расстилается безлюдная пустыня.
Шакалам здесь раздолье и простор…
МИР ПОД ОЛИВАМИ
Вы, очевидно, помните фильм итальянского режиссера Джузеппе де Сантиса. В нем бушевали человеческие страсти: люди любили, страдали, боролись с несправедливостью. Одного не было на крутых склонах глухой деревушки Калабрии или Сицилии, поросших оливковыми деревьями, — мира и счастья. Потому и картина называлась подчеркнуто сурово: «Нет мира под оливами».
И вот бегут, мелькают мимо нас оливковые рощи земли тунисской. Италия отсюда близко. От крайней точки североафриканского берега до Сицилии через Тунисский (или Сицилийский) пролив — всего-навсего 150 километров. И оливковые деревья здесь точно такие же, как в Италии. Но чувствуют они себя тут вольготнее, хотя климат Туниса более суров. За ними ласковее ухаживают, их холят, оберегают. Потому что это государственное, национальное богатство.
«Оливковое дерево священно», — говорят тунисцы. Мы поинтересовались: «Почему?».
Объяснение оказалось чрезвычайно простым. Оливковое масло горит. Оно дает свет. А огонь в древности всегда почитался как святыня.
Тунисцы очень бережно относятся не только к плодоносящим, но и к любым деревьям. Ведь они дают тень и прохладу в знойный день. А если дерево умирает, оно, сгорая, согревает холодными ночами кочевников. Когда весело пляшут огоньки костра, становится не только телу теплее, но и веселее на сердце.
Есть в Африке деревья, которые приносят человеку питательные, вкусные плоды. Кожура от плодов идет на корм скоту, ветви служат строительным материалом. А есть деревья и кормильцы, и труженики. Это эвкалипты. Они помогают людям, осушать земли, делать их плодородными.
Незадолго до нашего приезда по всему Тунису отмечался день деревьев. Это традиционный, ежегодный праздник. Отличается он от других торжеств тем, что, встречая его, люди не усаживаются за стол с яствами и напитками, не надевают праздничных нарядов. Они берут заступы, оборачивают мешковиной нежные корни молодых саженцев и отправляются за «околицы» — на пустыри и полянки, к обочинам дорог. Каждый взрослый должен посадить в этот день хотя бы одно деревце.
— Сколько же было высажено на этот раз? — спросили мы у Амади, проезжая молоденькую рощицу.
— Около двух миллионов деревьев, — ответил тот.
Позже мы не раз еще увидим оливковые плантации и финиковые рощи. Но эта цифра — два миллиона посадок в один день! — нас потрясла.
Тунис — страна земледельческая. Сотни, тысячи лет поля, сады и плантации возделывались здесь примитивными орудиями. Тянулась по пашне соха за впряженным в нее верблюдом. Вручную ухаживали за посевами, размалывали зерно, косили траву, стригли шерсть.
Сжатую серпом пшеницу молотили на току джарушей — широкой, толстой доской из дерева, утыканной гвоздями или осколками острых камней. Джарушу иногда заменяла каррита — каменный каток, который выбивает зерна из колосьев…
Так писал Поль Себа, профессор тунисского лицея Карно, чья монография об этой стране издана в Париже и 1951 году. Многое ли изменилось с той поры?
И много и мало. Древние земледельческие орудия пока можно встретить в любом уголке страны. Еще сотни тысяч гектаров пашни царапают деревянные сохи, еще низки урожаи, не освоены значительные площади. Но правительство республики уже сделало первые решительные шаги в аграрной политике, прежде всего пересмотрев сложившийся порядок владения землей.
На осенней сессии парламента в 1962 году президент Тунисской Республики Хабиб Бургиба заявил:
— Государство вмешалось в распределение и производство, с тем чтобы вести борьбу против отсталости. Без итого вмешательства произошла бы катастрофа.
К моменту ликвидации протектората в Тунисе существовали различные формы владения землей. Больше половины земли принадлежало частным собственникам, более четверти — общинам, остальная часть — мусульманским религиозным учреждениям и государству. Лучшие, самые плодородные земли в стране захватили европейцы-колонисты, главным образом французы[8]. Если средний размер владения колониста составлял 385 гектаров, то на долю каждого феллаха приходилось в пятьдесят раз меньше.
В первый же год после завоевания независимости правительство ликвидировало общинные владения, затем хабусные (или вакфные), доходы с которых поступали и распоряжение мусульманского духовенства, конфисковало земли, принадлежавшие семье бея.
Сложнее обстояло дело с французскими колонистами. В 1957 году тунисское правительство выкупило у них 140 тысяч гектаров земли, в марте 1963 года — еще 150 тысяч. Обходилось это молодому государству довольно дорого, не говоря уже о том, что платило оно фактически за свои же искони тунисские земли. И вот 11 мая 1964 года Национальное собрание Туниса приняло закон о национализации остальных 350 тысяч гектаров земель, принадлежавших иностранцам.
«Тунисский народ, — писал журнал «Жён Африк», — более восьмидесяти лет эксплуатируемый колонизаторами, теперь преподал им урок, который они запомнят навсегда».
В ответ на такие решительные действия «насильников» Франция разорвала торговый договор. Экономике Тунисской Республики это нанесло ощутимый удар, но не заставило правительство пересмотреть закон: плодородные земли перешли в руки государства, а колонистам пришлось ретироваться.
Еще в начале 1962 года Национальное собрание республики утвердило первый в истории Туниса трехлетний план развития страны. По этому плану намечалось создать в стране широкую сеть сельскохозяйственных кооперативов феллахов-земледельцев. Государство предоставляло кооперативам ссуду для приобретения машин, скота, постройки домов, выдавало кредиты для покупки сортовых семян, удобрений. Ссуда погашается в течение двадцати лет. Как только кооператив рассчитается полностью с государством, его члены могут распределить между собой землю, машины, скот, постройки и стать самостоятельными хозяевами[9].
Хозяйство в кооперативах ведется под руководством опытных агрономов. Специальные инструкторы по быту приучают людей пользоваться постельными принадлежностями, посудой. Они следят за чистотой в домах, за соблюдением элементарных санитарно-гигиенических правил.
В прошлом полунищие, безземельные арабы, многие из которых не имели даже крыши над головой, горячо поддерживают создание кооперативов.
8
Земли в Тунисе они скупали за бесценок, но даже для выплаты незначительных сумм колонистам предоставлялась двадцатилетняя рассрочка.
9
Летом 1965 года, накануне национального праздника Тунисской Республики — Дня победы, президент Хабиб Бургиба торжественно объявил о выполнении трехлетнего плана национального развития и подписал закон о введении в действие нового четырехлетием плана социального и экономического развития Туниса на 1965–1968 годы.