– Плачь громче, – вдруг со смехом сказал Бэлгитэй, – сейчас все сбегутся посмотреть, кого это мы привезли!
И Ожулун, чуть всхлипнув, тотчас замолчала, и просветлел лик ее, будто не было слез, да и небо – о, чудо! – сразу же прояснилось, и опускающееся за станом солнце словно бы распахивало молодым свои объятия.
– Не девушку ты, брат, нашел, – зарделся в улыбке юный Бэлгитэй, – а чудо!
Остановились у белого сурта в центре. Ожулун поглядывала вокруг, пряча глаза, ожидая, что действительно все сбегутся, станут рассматривать и расспрашивать, но у этого племени, видимо, были другие обычаи: люди продолжали заниматься своими делами.
– Приехали, Ожулун, – подал ей руку Джэсэгэй. – Войди в мое жилище.
Ожулун хотелось одного – быстрее скрыться с глаз людских. Но она подала неспешно руку, степенно спустилась с арбы, сдержанно улыбаясь.
Джэсэгэй, не выпуская руки, ввел ее в сурт. Следом ввалился с тяжелой ношей Бэлгитэй, кажется, прихватив с собой сразу все тюки и сундуки с приданым.
Увидев брошенными посреди чужого жилища вещи, так любовно собранные ее матерью, которая где-то далеко сейчас и ничегошеньки не знает о ее судьбе, Ожулун опять разрыдалась, припав к тряпью, пахнущему родной стороной.
Джэсэгэй потоптался рядом и вышел. Тотчас вбежали две девушки, стали оглядывать Ожулун со всех сторон, щебетать.
Ожулун при них не стеснялась плакать, а наоборот, повернувшись к ним, стала искать сочувствия и понимания.
– Посмотри, Алтынай! – воскликнула одна из них с китайским говорком. – Просто диво, как она хороша!
– Да, Хайахсын, она прекрасна!
– А как стройна, какие у нее длинные косы! – восхваляя, утешала китаянка Хайахсын. – А шея просто лебединая!
– И где только брат мой разыскал такую красавицу, сравнимую только с Божьим оленем! – в тон ей говорила Алтынай.
– Ну, что ты, не надо плакать! Радоваться надо, что стала люба такому парню, как Джэсэгэй! Любая девушка почитала бы это за счастье! Только бы уговорить стариков! – искренне озабоченная, Хайахсын повернулась к Алтынай.
– Мой младший брат любимец всего рода. Матери не станут противиться его желанию. Только не смей тогда плакать, когда они будут смотреть.
При этих словах вернулся Джэсэгэй. Девушки бросились вон, игриво переглянувшись. Ожулун не хотела, чтобы парень видел ее заплаканное лицо, отвернулась в показной сердитости.
– Ожулун… Ожулун, повернись ко мне. Я хочу видеть твой небесный лик, хочу смотреть в твои чудные глаза!
– Не повернусь… – выговорила она с трудом.
– Но почему? Почему?! Что случилось?! Чем я обидел тебя?!
– Ты поймал меня среди поля, силком, как дичь!
– Но ты же сама сказала «да»…
– Я не поняла… Я сказала «да» потому, что твой образ виделся мне в детском сне, как предсказание судьбы, но я не думала, что ты налетишь кочетом на нашу повозку и… и заберешь меня, как добычу!
– Выпущенную стрелу не вернешь, – ответил Джэсэгэй спокойно, но голос его выдавал сдержанное чувство влюбленности. – Подумай до возвращения Ньыкын-Тайджи. Если не согласишься стать моей женой, отвезу тебя обратно к родным. Отправлю богатые дары твоему мужу, чтобы простил за своеволие и ошибку. Что еще остается виноватому?!
Затем он повернулся к выходу так резко, что пламенем взметнулись его светлые волосы, и вышел из сурта стремительный и прекрасный, словно видение!..
Джэсэгэй больше не появлялся. Время для Ожулун стало тянуться необыкновенно медленно. День не кончался, а с долгожданной ночью не забирал сон. Она лежала с открытыми глазами, смотрела во тьму, и ей виделось, как отец, выслушав весть от Ньыкын-Тайджи, выгоняет в страшном гневе незадачливого свата со двора! Тот возвращается, низко свесив голову… И Джэсэгэй отвозит ее к родителям. А дальше что? Неужели век вековать с Чилэди, если тот еще возьмет ее, оскорбленный… Ах, зачем, зачем она испытывала судьбу, вертящуюся по высшему предсказанию?
Лишь к утру второй ночи она сама не заметила, как заснула. И в сладкой неге, в слепящем сиянии солнца привиделся ей мальчик, очень похожий на того, из детского сна. С такими же светлыми, спадающими на плечи волосами, только пошире костью и с недетским, будто обозревающим все видимые с небес земли взглядом. Проснулась она в необычайной легкости, радуясь пробивавшемуся в куполе сурта свету.
– Дитя мое, – словно продолжение сна, вошел в сурт Ньыкын-Тайджи, – весть о случившемся в степи долетела до твоих родителей раньше, нежели принес ее я. Они уповают на судьбу. Теперь слово за нашими стариками. Я отправляюсь к ним. А ты соберись, принарядись – поглядят на тебя ласково старухи, все решится добром.