Усунтай-тойон вздрогнул, распрямился перед ханом, кивая согласно:
– Все благополучно… Хасаровские возвращались: видно, что-то забыли…
– Как найманы?
– Там тишина и покой. Они ложатся на ночлег во-о-н в той низине, но разделились на части. Лазутчики наши молчат, – отвечал юноша.
– Надо бы особо следить за Кехсэй-Сабарахом. Если старик придет в отчаяние, может подстрекнуть к чему угодно.
– О, так! Но сейчас он не вызывает опасения. Ходит сам по себе, мается в одиночку. Говорят, что они часто вздорили с ханом, однако после его смерти старик сильно переживает.
– Ты вот что, отправь-ка двух своих парней в долину, пусть приведут ко мне старика: надо поговорить с ним, – решил Тэмучин и придвинулся поближе к костру, вдыхая запах смолы и хвои.
Вспомнился сон, и стало тревожно, одиноко. Как понять Джамуху? Если думы его на стороне Тэмучина, так почему бы не взять своих людей и не присоединиться к андаю? Но не угадать, куда он повернет, нет. Джамуху не ухватишь, как скользкого налима, а донесения лазутчиков из его стана приходят тогда, когда их содержание уже не имеет никакого значения. Когда-то Тэмучин посылал к Джамухе Хасара и Бэлгитэя – своих братьев, чтоб они напомнили тому о родстве и передали слова Тогрул-хана, который просил выставить два тумэна его воинов для освобождения Борте из тайчиутского плена. И Джамуха помог, и они разбили мэркитов. Тогда Тэмучин, обгоняя отступающих разбойников, звал жену: «Борте-э-э! Борте-э-э-э!» – не боясь быть убитым или полоненным, видя панику в бегстве мэркитов. Борте и старая Хайахсын услышали его, выскочили из толпы и ухватились за поводья Тэмучинова коня. Почему же теперь, Джамуха, ты не идешь на помощь и не хочешь мира?
Со стороны пологого склона послышался топот коней. Остановясь на заставе, всадники спешились и подвели к костру Кехсэй-Сабараха. Движения старика были исполнены достоинства и бесстрашия – он привык быть равным среди равных, высокопоставленных тойонов. Войдя в круг света от костра, но не подходя слишком близко к хану, он молча склонил голову в тарбаганьей шапке с золотым солнцем впереди и бунчуком овершии.
Хан кивнул в знак приветствия и молча указал на одну из подстилок у костра. И заговорил он не сразу, с трудом отводя взгляд от магической игры пламени.
– Садись, почтенный старец, – мягко сказал Тэмучин. – Я с детства слыхал о твоих военных удачах, о твоем славном имени. Потому и пригласил тебя со всем уважением. Мне лестно поговорить с тобой, а если удастся, то и совет получить…
Тяжело переставляя ноги, старый полководец подошел к войлочной подстилке и сел, подобрав под себя ноги, обутые в черные сафьяновые торбаза.
– Какие советы могут быть у нас, сунутых рылами в грязь позора?.. – ответил он, и лицо его выражало горечь и смятение. – Ты смутил мою душу и привел мои мысли в рассеяние!
– Наверное, это было нелегко… Но чем же? – порадовался его откровенным словам Тэмучин.
– По законам войны всегда выходило, что чем глубже омут горя и страдания побежденных, тем выше счастье и торжество победителей…
Движением руки хан остановил пленника:
– Скажи еще, что чем ближе тебе по крови враг, тем большее наслаждение ты испытываешь, проливая ее! Разве так должно быть в разумном мире под этими небесами, старик?
Тот помолчал в раздумье, глядя, как на золотом солнце его шапки играют отблески пламени.
– Солнце мое закатилось, – сказал он хрипло. – Я старый человек, я знал старый порядок– закон мести… Ты сказал, что оставляешь побежденным их никчемные жизни, но по жизни я знаю, что язык не имеет костей, и сказанное вчера тает, как ранний снег на караванной тропе…
– Только джирджены не могут держать слово, предательство и коварство у них в обычае! – горячо отозвался Тэмучин. – Стоит ли нам учиться у них грязному? Может быть, вы, найманы, и повержены потому, что вчерашнее слово у вас прокисало, как вчерашнее молоко?
– Мы верили слову, написанному на бумаге! – загорячился и Кехсэй-Сабарах, гордость которого была задета. – Написанного не сотрешь, его не изменишь! В любой момент – достал бумагу: вот оно слово, как скала незыблемо!..
Тэмучин подливал масла в огонь:
– Это сколько же писарей надо содержать при войске, чтобы записывать на бумагу каждый указ, каждое слово, а? У вас так много джасабылов? И какой же чин они имеют при этом?
Он заметил, что в устремленных на него глазах Кехсэй-Сабараха заблистали уже не отсветы костра, а пристальный интерес.
– Джасабыл – это помощник тойона, так? Так, – сказал старик. – Он следит за неукоснительным исполнением распоряжений тойона и высочайших указов. Разве это неправильно? Ведь он освобождает тойона от мелочных забот, и тот может полностью отдавать себя крупному делу, которое не по плечу и не по уму другому. Ведь так?..