Прошло девять лет, и монголы окрепли как никогда. Вкус побед опьянил тех, кто привык ходить узенькими и короткими тропами, где каждый мнил себя главным творцом успехов, а за редкие неудачи вину можно было сваливать на Джэсэгэй-батыра. Уже многие могучие племена и роды, еще недавно презиравшие бродяг-монголов, стремились установить добрые отношения с монгольскими тойонами и породниться с ними. О, если бы не низость и гордыня приближенных, которые вместо того, чтобы возвеличить Джэсэгэя, поднять его на руках на белой кошме и провозгласить ханом, всё чинились да считались славой. О, баранье стадо! Оно будет подыхать от голода и жажды до тех пор, пока рука пастуха не выгонит их к пастбищу и водопою! Таковы люди без вождя, но вождем мнит себя каждый болтун…
Истинную цену доблестям Джэсэгэя хорошо знали его враги и долго ждали дня, чтобы свести с ним счеты и обезглавить крепнущих монголов, свалить эту каменную стену, за которой спокойно жили и скотовод, и воин, и кузнец, и дубильщик шкур. И этот день пришел, и стал он для монголов чернее ночи.
Когда Джэсэгэй поехал сватать Тэмучину девятилетнюю Борте, из племени хонкират, то оставил там мальчика и сказал Дай-Сэчэну, отцу Борте: «Побереги моего мальчика от собак… Он их очень боится…»
Но самого его одолела стая татарских шакалов: по дороге назад он попал на татарский пир, куда его зазвали как гостя. На этом курултае его и отравили, поправ степные законы гостеприимства.
Три дня Джэсэгэй ехал в полубеспамятстве домой степью, добрался до дому и умер у своего очага…
Кем же остался Тэмучин? Он не был сыном царя или хана, всего лишь сирота, сын славного богатыря – и только. Кем стали племена, едва сплотившиеся вокруг тайчиутов? Клочками сухой травы, гонимыми равнодушным ветром времени. Не стало того, кто мог объединить их перед лицом опасности, и многие поняли, что смысл жизни народов, содержание этой жизни определяет мудрый и сильный правитель. Земная жизнь мгновенно потеряла смысл для тех, кто умел думать и видеть дальше собственного носа, и души таковых будто улетели в небо за душой батыра или ушли в землю за его телом…
Для Джаргыдая тоже померк бел свет. Притух интерес к работе, как притухает огонь в кузнечном горне, и он загоревал:
«Единожды родившись, зря я топтал сапогами снег на этом свете… Зря сбивал росу с высоких трав…»
Но рукам его не дали опуститься заботы о сиротах Джэсэгэй-батыра. Хоть и не был кузнец богачом, но лучшее из добытого охотой или работой, лучшее из мехов, шкур и украшений он отправлял детям.
Когда Тэмучин начал мужать и тянуться к оружию, Джаргыдай отвел к нему своего Джэлмэ.
– Да не будет нарушено сказанное слово!
С тех пор эти двое неразлучны.
Глава девятнадцатая
Тойон Чулбу
К восходу яркого солнца Чингисхана, когда начало греметь его славное имя, все богатство его дяди, Таргытая-Кирилтэя, некогда надевшего на своего племянника позорную колодку и намеревавшегося сломить росток его духа, уже было разбросано по свету, развеяно по ветру.
В это время почтенный старец рода Баарын по имени Сэргэтэй и два сына Най с Аланом со своими воинами задумали поднять мятеж, чтоб присоединиться к Чингисхану. Но, загодя узнав об этом, воители Таргытая попытались взять их в кольцо. Однако Най с Аланом были упорны. Небольшим, но верным и крепким войском своих нукеров они побили многочисленное и вялое войско преследователей, а во время паники взяли в плен и самого Таргытая-Кирилтэя, намереваясь сдать его Чингисхану, чтобы месть свершилась. Подумав же крепко, они отпустили пленника на все четыре стороны, а потом, опустившись на колени перед Чингисханом, открыто поведали о случившемся.
– Если бы вы подняли руку на своего хана, я велел бы снести головы и вам, и вашим родственникам, – сказал Чингисхан. – Но вы пришли ко мне с повинными головами, хотя и нет на вас никакой вины. Я верю и доверяю вам отныне!
Легенды о древних правителях
Стан найманов, еще недавно напоминавший кипящее в котле варево, к вечеру затих, что значило одно: мятеж вызрел, а большинство нарывов извергаются ночью.