— Конечно, конечно. Но, если хоть что-то сохранилось, то, используя ее связи в артистических кругах, можно попытаться… — Он бросил на нее нетерпеливый, слегка раздраженный взгляд. — Кэрри, ты прекрасно знаешь, что мне не нравится все это. Мне неприятна сама мысль о том, что ты уезжаешь одна… Я буду беспокоиться…
— Все будет хорошо, Артур. Я уверена, что справлюсь. — Она постаралась придать своему голосу уверенность. — Хочешь еще чаю?
С присущей ему рассудительностью и практичностью Артур решил, что Кэрри не стоит отправляться в путь зимой. Были написаны подробные инструкции, оговорены все мелочи. Март. Она поедет в Италию в конце марта.
Сознание этого согревало ей душу и наполняло радостью сердце.
Март. В марте она вновь окажется в итальянском доме. Одна. Кэрри вновь и вновь обращала свой взгляд к картинам, и дорогие ее сердцу воспоминания оживали в ее сознании — не только вилла Кастелли, но и семейный дом в Хэмпстеде, который всегда был связан для нее с Рождеством и с ее бабушкой Беатрис. Свои. Прошло уже десять лет с тех пор, как ее не стало, но она все еще была жива в памяти Кэрри. И Кэрри справедливо полагала, что память о ее бабушке жива и в сердцах тех людей, кто близко ее знал и любил. Дом в Хэмпстеде был для Кэрри безвозвратно потерян. Давно, еще до войны, Беатрис продала его, когда у нее кончились деньги. Она была неумелой хозяйкой. Кэрри помнила до сих пор, как ее мать, Виктория, сокрушалась по поводу этой потери: «Думает ли мама о том, что делает? Ради всего святого, куда нам деваться, если не удастся сохранить дом в Хэмпстеде? Неужели она действительно считает, что можно жить в Италии? Это же просто немыслимо!»
Но, в конце концов, именно так она и поступила. Она уехала в Италию со своим красивым старшим сыном, умственно неполноценным, но все-таки горячо любимым. На лето мать привозила Кэрри к бабушке. И тогда для Кэрри наступали волшебные времена, полные солнечного света и восторга, овеянные очаровательно опасным присутствием ее кузена Лео. Ее эксцентричная бабушка, блаженно погруженная в себя, порой импульсивная, по обыкновению немного рассеянная, но всегда любимая, проявляла к своей единственной внучке живой интерес, хотя Кэрри всегда сомневалась, можно ли было назвать это чувство любовью. Но это внимание действовало на Кэрри так благотворно, что она расцветала, как цветок под ласковыми лучами солнца.
Потом все изменилось. Беатрис скоропостижно скончалась в 1912 году, оставив Генри на вилле Кастелли в одиночестве. А затем неожиданно грянула война, а с ней — ужасные лишения, раннее взросление, болезнь матери и ее тяжелые последствия — бремя забот, которые свалились на плечи юной Кэрри. Отец Лео, дядя Джон, умер спустя два года после смерти жены. А сам Лео исчез где-то в окопах войны, как и большинство новобранцев, и больше Кэрри никогда ничего о нем не слышала. Италия казалась ей далеким волшебным миром из детства. Кэрри исполнилось восемнадцать, когда война закончилась. Жизнь с требовательным и капризным инвалидом, каким к тому времени стала ее мать, становилась невыносимой. Они с матерью едва сводили концы с концами, снимая комнату в Айминггоке. Ухажквания Артура Стоу за Кэрри, вежливые и вполне благопристойные, казались спасением, которым ее мать не преминула воспользоваться. Она приняла его предложение, даже не спрашивая мнения дочери, полностью уверенная в ее согласии. Кэрри, никогда не умевшая за себя постоять, всегда озабоченная только тем, чтобы не огорчать мать, молча согласилась. А что еще ей оставалось делать?
И вот теперь итальянский дом возвращается к ней. То ли это подарок судьбы, то ли заговорили узы кровного родства? Она увидит его снова, скорее всего в последний раз. Будет бродить по его комнатам и любимым уголкам сада. Без Артура. Единственное приключение в ее скучной и однообразной жизни. Потом она вернется в Гастингс, к Артуру, в этот дом — она знала это. Ничего не изменится. Ничего. Да и что может измениться? Но по крайней мере у нее останутся воспоминания, которые будут поддерживать ее в жизни.
Наконец желанный миг настал. Наступил конец марта. Внешне оставаясь спокойной, но тщательно скрывая под маской невозмутимости волнение и тревогу, отчего у нее пересохло во рту и засосало под ложечкой, она позволила Артуру усадить себя в вагон «Только для дам», посуетиться вокруг багажа и билетов, утомить себя целым потоком прощальных наставлений и наказов, а потом стала спокойно наблюдать за тем, как удаляется его высокая худощавая фигура по мере того, как поезд покидает шумный, многолюдный вокзал «Виктория».
Позже, вспоминая эти последние минуты, она часто удивлялась, откуда у нее взялось мужество не ответить на его прощальный взмах руки.