— Я никогда не думал, — сказал он в крайнем удивлении, — чтобы он позволил кому-нибудь прикоснуться к себе голыми руками. Отодвинься-ка назад, Изабелла. Но что это такое? Посмотри-ка!
Казан тихонько заскулил и уставился своими красными глазами девушке в лицо. Ему хотелось, чтобы она снова погладила его рукой; он желал лизнуть ее прямо в лицо. Побьют ли его палкой, казалось, думал он, если он осмелится на это? Теперь уж он вполне безопасен для нее. Он может броситься за нее на кого угодно. И он пополз к ней на животе, дюйм за дюймом, не спуская с нее глаз. Он слышал, как мужчина воскликнул: «Но что это? Посмотри-ка!» — и весь задрожал. Но никто не ударил его, чтобы он отскочил назад. Он коснулся пастью ее легкого платья, и она, нисколько не отстранившись от него, посмотрела на него влажными глазами, блиставшими, как звезды.
— Смотри! — прошептала она. — Смотри!
На полдюйма, на дюйм, на два дюйма ближе — и он всем своим большим, серым телом подполз к ней вплотную. Теперь уж его морда медленно стала искать ее ног, ее коленей и, наконец, коснулась ее теплой, маленькой руки, лежавшей на коленке. Его глаза все еще были устремлены на нее: он видел казавшееся ему странным трепетание в ее белом открытом горле и как затем задрожали у нее губы, и с удивлением посмотрел на мужчину. Он тоже, в свою очередь, опустился на колена около них и одной рукой обнял девушку за талию, а другой стал гладить собаку по голове. Казан не любил его прикосновения. Он не доверял ему, так как природа научила его относиться с недоверием к прикосновению к нему рук всех мужчин вообще; но он терпел это теперь потому, что замечал, что это нравилось и девушке.
— Казан, старый приятель, — обратился к нему ласково хозяин, — ведь ты не будешь трогать ее, не правда ли? Мы оба будем любить ее! Хорошо? Она теперь наша; ты понимаешь, Казан, она теперь вся целиком наша с тобой! Она теперь твоя и моя, и мы положим за нее всю нашу жизнь; и если нам с тобой когда-нибудь придется защищать ее, то мы будем драться, как дьяволы. Не правда ли? Как ты думаешь, Казан?
И еще долгое время, когда они уже отошли от собаки и оставили ее лежать по-прежнему на разостланной шкуре одну, то Казан все еще не сводил глаз с девушки. Он прислушивался и наблюдал, и с каждой минутой ему все больше и больше хотелось подползти к ним обоим и лизнуть девушку в руку, в платье или в ногу. Немного спустя его хозяин сказал что-то девушке, и она со смехом подбежала к чему-то большому, четырехугольному и блестевшему, стоящему поперек угла и вдруг оскалившему такой длинный ряд белых и черных зубов, что с ним не смог бы сравниться по длине даже и весь Казан. Он удивился на эти зубы. Девушка коснулась их своими пальцами, и все завывание ветров, которое он когда-либо слышал, вся музыка водопадов и речных быстрин, все песни птиц весенней порой сразу же побледнели для него при тех звуках, которые полились из-под этих зубов. Это была его первая музыка. В первую минуту она заставила его вздрогнуть и даже испугала его, а затем он почувствовал, что это был вовсе не страх, а какой-то странный зуд, вдруг пробежавший по всему его телу. Ему вдруг захотелось сесть на задние лапы и завыть, как он обыкновенно выл на биллионы звезд, рассеянных по небу в холодные зимние ночи. Но что-то удержало его от этого. Удержала именно девушка. Он стал медленно подползать к ней на животе, но, почувствовав на себе взгляд мужчины, остановился. А потом опять пополз, но только чуть заметно, по одному дюйму в редкие промежутки времени, вытянув далеко вперед шею и положив морду прямо на пол. Он был уже на самой середине комнаты, как раз на полпути к девушке, как вдруг эти удивительные звуки стали замирать и зазвучали низко-низко.
— Продолжай! — быстро заговорил мужчина. — Продолжай еще! Не останавливайся!
Девушка обернулась, посмотрела, как собака ползла на животе по полу, и стала играть еще. И мужчина все еще смотрел на Казана, но его взгляд уже не мог отогнать его назад. Казан продвигался все ближе и ближе, пока, наконец, его вытянутая морда не коснулась ее платья, в складках лежавшего на полу. А затем он весь задрожал, потому что она стала петь. Он слышал и раньше, как мурлыкали перед своими юртами индейские женщины, слышал дикий рев индейцев, распевавших свою обычную песню про оленя, но чтобы такая удивительная приятность могла вдруг слетать с губ девушки, он не мог себе даже и представить. Теперь уж он совсем забыл о присутствии своего хозяина. Спокойно, исподтишка, так, чтобы она не заметила, он поднял голову. Но она все-таки посмотрела на него; в ее глазах для него было что-то такое, что внушало ему доверие, и он положил ей голову прямо на колени. А потом и сама девушка коснулась его рукой, и с глубоким, продолжительным вздохом он зажмурил глаза. Музыка закончилась. Над ним раздался легкий, трепетавший звук — не то смех, не то рыдание. Он услышал затем кашель своего хозяина.