— Никогда этого не прощу, так и знай!
— А я и не прошу прощения… Неужели мне твой заяц… — Колька скривил губы. — Я хотел его подкормить и выпустить…
— Врешь! — крикнул Володя и с разбегу бросился в воду.
Когда он вынырнул на середине пруда, Колька уже скрылся за горой.
В МЕТЕЛЬ
Вторые сутки бушевала метель. Такой напористой, злобной и вьюжной метели давно никто не помнил. Женщины с трудом добирались до колодца за водой, колхозники, проклиная погоду, с неохотой шли на фермы. Рады были только ребятишки: никто не будет ругать за неявку в школу, — можно еще денек посидеть дома, возле горячей печки. А почтальону пурга не пурга — идти надо: из города поступила телеграмма. Бредет он пустынной улицей, вслушиваясь в свист и вой разгулявшейся непогоды.
В сенях стряхнул с одежды и валенок снег, вошел в дом.
— Вам телеграмма. — И достал из кармана синий листок бумаги.
Володя отбросил книгу, взглянул на мать. Перестали двигаться в ее проворных руках спицы. Лицо стало бледным, окаменело.
У отца дрогнули и замерли густые черные брови. Почтальон улыбнулся.
— Не пугайтесь: дочь Таня на каникулы едет. Просит встретить ее.
Володя запрыгал вокруг стола.
— Вот здорово! Таня едет!
Все обрадовались, повеселели, и каждый перечитал телеграмму вслух.
Только мать сокрушенно покачала головой.
— Куда же она в такую завируху!
Отец отложил в сторону валенки, которые подшивал, и стал собираться в дорогу.
— Папа, возьми меня, — сказал Володя, поднявшись из-за стола.
За окном отчаянно свистела метель.
— Замерзнешь! — сказала мать.
— Замерзну? Да я не в такую пургу ходил. Ну, папа, возьми.
Подумав, отец ответил:
— Если хочешь, собирайся, мне с тобой будет веселее.
Мигом надет красный полушубок, шапка и рукавицы. Взяли фонарь, так как дело шло уже к ночи, я отправились в путь. Ветер бешено налетал, бросал колючие снежинки в лицо, в рукава, за воротник. Брови леденели, обрастали сосульками, и часто приходилось останавливаться, чтобы перевести дыхание и горячей ладонью обогреть щеки и нос. Путь предстоял долгий и трудный. Не менее четырех километров надо было пройти до деревни, куда, по расчетам, должна с поезда зайти Таня. Местами до самой земли ветер срыл снег, и черные комья, как обуглевшиеся головешки, торчали на буграх. А местами так намело, что проваливались по пояс.
Вот ручеек, говорливый, извилистый. В жаркие летние дни здесь делали запруды и руками ловили плотву. Над ручьем торчат голые макушки ольхи, ветер перебирает, как струны, гибкие, упругие прутья ивняка. Ручей глубоко в снег зарылся, ему тепло под белой шубой, ни один мороз не проймет, и он тихо и неустанно поет беззаботную песню…
Не то от быстро надвинувшейся ночи, не то от повалившего хлопьями снега все вокруг стало темным, невидимым. Хорошо, что отец рядом сильный и смелый, шагает и ободряюще говорит:
— Держись, Володя, держись! Такую погоду мы на фронте любили. Бывало, к немцам без единого выстрела подползем, прямо в блиндаж ворвемся и сразу не одного, а двух-трех языков захватим. «Русь любит пурга», — говорили немцы. А Русь ни жары, ни пурги не боится. Русь ничего не боится.
Перешли поле, и на горизонте зачернелась деревня, окутанная снегом.
Тетя Дуся, отцова сестра, не успела еще и слова сказать, а по ее глазам и встревоженному лицу Володя понял, что Таня была и ушла.
— Давно? — спросил отец.
— Нет, совсем недавно, минут пятнадцать Я оставляла ее ночевать, но она упрямая, отказалась «Дойду, — говорит. — По вешкам хорошо: только от одной отойдешь, уж тебя другая встречает… А дома, — говорит, — ждут не дождутся. Володе к Новому году лыжный костюм везу, ведь он охотник».
Володя потянул отца за рукав.
— Пойдем, папа, скорее, мы ее догоним.
Вышли из теплой избы, и показалось, что еще пуще метель разыгралась. То на фонарь бросится, будто ей стыдно при свете буйствовать, то стаскивать полушубки начнет, словно самой погреться хочется, а то вдруг рассердится и по железным крышам веселой дробью пройдется, хлопнет на чердаке оторванной дверью и в сады умчится. Тяжко и нехотя заскрипит старый клен на меже, жалобными гуслями вишневые и терновые ветки застонут. Прислушаешься — страшно станет, до сердца вой пробирает, так и хочется спрятаться куда-нибудь.
В поле отец крикнул:
— Ветер в затылок, будем держаться прямо.
Скрылась во тьме деревня, а впереди мгла и пустынное поле, крутыми волнами катится поземка. Вдруг словно кто по лицу провел шершавой ладонью. Кто бы это? Задрожала, зашуршала листьями дубовая ветка, к земле пригнулась и, как живая, вырваться хочет из Володиных рук.