До самой деревни мальчик громко кричал, стараясь отпугнуть волков.
Волки шли следом до фермы.
В стойле Володя и сторож осмотрели рану, обработали ее и наложили повязку. Страдания бык сносил терпеливо.
На прощанье сторож сказал:
— Небольшой ты, парень, а смелый. Ни ночи темной, ни быка грозного не испугался.
По пути домой Володя забежал на конюшню. Он еще издали услыхал знакомое фырканье и облегченно вздохнул: значит, кто-то лошадей пригнал.
Недели через две послала мать Володю в магазин в соседнее село. Идет он вдоль реки, насвистывает свою любимую песенку «Ой вы, кони, вы, кони стальные…»
Землю морозцем сковало, лужи ледком подернуло. Трудно пройти мимо лужицы и на лед не наступить — не проверить его крепость. У дороги стадо колхозное бродит.
На горке стоит пастух и что-то кричит, указывая на быка.
Бык поднял массивную голову, напружинил шею и стал медленно приближаться к Володе. Если бы летом, можно в речку броситься, а сейчас где спасешься? Свернул Володя в поле и побежал. А рев и топот все ближе и ближе.
Остановился Володя, от страха бежать не может. Бык рядом, изо рта синеватая пена клочьями на землю валится. Глаза огромные, красивые.
Вот бык уже рогами нацелился в грудь. И вдруг на секунду замер, как бы раздумывая. Потом с шумом вдохнул в себя воздух, ткнулся мордой в дрожащие Володины руки и виновато опустил голову.
— Мишка! Узнаешь, да? Узнаешь, разбойник? — с дрожью в голосе спросил Володя.
Прибежавший на помощь пастух остановился в недоумении: мальчик с быком стоят рядом, как два старых друга.
— Парень, да ты уж не слово ли какое знаешь? — спросил перепуганный пастух.
— Знаю, — ответил, улыбаясь, Володя и притронулся к ноге быка, где остался большой шрам от волчьих зубов.
— Вот оно что! Доброе никто не забывает! — сказал пастух, сматывая длинный ременный кнут.
ПО ВОЛЧЬЕМУ СЛЕДУ
Володю разбудил шепот на кухне. Привстал на локти, прислушался.
— А сторож-то где же был? — говорила мать.
— Там, в сторожке… — словно виноватая, тяжело вздыхая, отвечала соседка тетя Поля.
Взволнованные голоса женщин насторожили Володю.
— Сколько же овец заели?
— Тринадцать!
— Легко сказать, тринадцать! Какой убыток! — ахала мать.
— Откуда их, чертей, принесло только? — недоумевала соседка.
Володя выскочил из-под одеяла, надел валенки, накинул на плечи полушубок.
— Ты куда? — спросила мать. — В школу еще рано.
— К Кольке. Задача у меня не вышла.
Густой туман окутал деревню, занесенную снегом. Дома казались маленькими, придавленными, и окошки светились бледно-красными умирающими огоньками. В саду, то тягуче бася, то переходя на фальцет, выла собака Дружок. С конца деревни ей отвечала другая. Эта тянула еще протяжнее, всю душу выворачивала.
На улице ни следочка. Пользуясь темнотой, накрутила метель сугробов, замела, завьюжила дороги и тропинки.
К Колькиному дому Володя насилу добрался, два раза снимал валенки и снег вытряхивал. Несмело постучал в окно.
Долго кто-то копался в сенях, гремел запорами и наконец дверь открыли.
— Володя, ты, что ли? — спросила Колькина мать.
— Николай мне нужен. Задачу хотел спросить.
— Ну, заходи, беспокойная душа. Колька на задачки ловкий.
Колька еще спал. Володя забрался к нему на печь, разбудил.
— На ферме волки тринадцать овец заели, слышишь?
Колька не поднял головы, перевернулся на другой бок, натянул на себя тонкое одеяло, пробубнил сквозь сон:
— Какие волки? Отстань, спать хочу.
Мать, видя, что Колька не подымается, закричала:
— Чего лежишь-то, вставай! Видишь, человек по делу пришел. У тебя-то задачка вышла?
— Проснись да послушай, — шептал Володя. — Пойдем, волки недалеко ушли. Ночью снег был, а сейчас туман.
— Идти? Куда идти?
Когда Володя растолковал другу, в чем дело, тот резко ответил:
— Не пойду, грипп начинается, голова болит. И кости ломит, как у деда.
— Брось притворяться, — и мягче, просяще Володя добавил: — Вставай, разомнешься, и ничего, на морозе лучше.
— Не могу, — перебил Колька и с годовой нырнул под одеяло.
Володя спрыгнул с печки, направился к двери.
— Ты чего же, — крикнула мать на Кольку, — подняться не можешь? Вот кочережкой живо подниму.
— Заболел он. Чихает и кашляет, — сказал Володя уходя.
Мать уже топила печь, и жаркое, ласковое пламя плясало на загнетке, дышало теплом; так и хотелось подойти погреть руки, посмотреть, как огоньки играют, а потом на печь забраться, подремать часика два.