— Мама, я сбегаю на ферму, посмотрю овец.
— Иди, да не задерживайся. Завтрак готов!
В сенях на всякий случай Володя взял ружье, подцепил патронташ.
На ферме уже перебывала почти вся деревня. Шли в одиночку и парами, мужчины и женщины. Смотрели на зарезанных волками овец, качали головами, расспрашивали сторожа, как было дело, и расходились по домам, к своей скотине, к печкам.
Дед Игнат, как в десятый раз заведенная пластинка, терпеливо и в одной последовательности рассказывал о случившемся ночью.
— Волков-то сколько было? — спросил Володя.
— Видал двух, а там леший их знает, — ответил дед и снова начал вспоминать, как он в теплушке поил из рожка слабых ягнят, грел воду, топил печь, а когда вышел во двор, услышал страшный гром и грохот в овчарне. Он вбежал с фонарем и с палкой, крикнул изо всей мочи. А волки в окошко, один за другим…
— А куда они побежали?
Дед сурово насупился, с шумом через нос втянул морозного воздуха.
— А ты уж не за ними ли собрался?
— Нет.
— А зачем же балалайку на спину повесил? — Дед показал на ружье.
— Просто так. Может… да мало ли что может случиться, как же без ружья!
— Это верно, проучить бы их, дармоедов, стоило. Да один-то что с ними сделаешь… сам как клоп и ружьишко-то — чистая балалайка. А патроны-то хоть дробью заряжены?
— Неужели солью?! И картечь есть, и даже пули.
— Ишь ты, все как у стоящего. — Дед потрепал Володю по плечу.
Обошел Володя овчарник. На снегу отпечатались крупные, отчетливые следы волчьих лап. К ферме подходили осторожно, след в след, будто по линейке вышагивали, а от фермы торопливо, огромными прыжками, обгоняя друг друга. Володя прошел немного по следу. Следы волков постепенно сошлись в одну цепочку.
Густой туман струится над полями. В пяти метрах ничего не видно, будто дымовую завесу пустили. На солнце словно мешок черный надели: еле-еле брезжит над ровным снегом, в котором волки ногами колодцы нарыли.
Сам того не замечая, Володя ушел далеко. Овчарник скрылся в тумане. Позади никаких голосов. Возвращаться бы, но уж больно интересно, долго ли волки пойдут одной цепочкой, может, разделятся, залягут?
Некоторое время волчьи следы шли по заячьему следу. Уж не захотелось ли волкам зайчишкой побаловаться? Напившись овечьей крови, можно и зайчишку прихватить. Не каждый же день волк сыт бывает, порой ни одного мышонка за неделю не сыщет, так брюхо подведет, что хоть околевай на морозе, а тут удача за удачей… Зайчишку-то не обязательно есть сразу, спрятать на черный день можно. Где-нибудь в канаве или у деревца приметного закопал в снег — и пусть лежит себе.
Вдруг над соломенной кучей взметнулось, снежное облако, будто вулкан пробился или бомба взорвалась, и в сторону, в снег, большим серым камнем метнуло.
Ружье само припало к плечу, левый глаз сам закрылся, и вот уж тяжелая, лобастая голова волка прыгает на мушке. Раздался глухой, маломощный выстрел, скорее не выстрел — щелчок пастушьего кнута.
Волк рявкнул сердито, взвизгнул и такими пошел прыжками, что вслед за ним огромными белыми гривами завихрилась снежная пыль. Словно из собственной шкуры хотел выскочить.
Долго Володя бежал по следу, спотыкался, падал, а когда на снегу увидел пятно с калиновую ягоду, обрадовался, зачерпнул рукавицей снег и стал рассматривать застывшую каплю звериной крови. Сразу и усталость прошла, и голод перестал сосать. Спустился в овраг. На дне заснеженного оврага — дорожка из кровавых капель. Есть побольше, есть поменьше, но по ним иди смело, не собьешься.
Жаль, что Кольки нет рядом. Вдвоем веселее было бы! И почему он не пошел? Правда заболел? Или струсил? Или по лени с постели подниматься не захотелось? Но как бы там ни было, все же это не по-дружески.
Перед самым носом пробежал зайчишка. Неторопливо, сонно и как бы размышляя, дальше бежать или здесь закапываться в снег.
«Лежал бы ты, лежал. Сам себя выдал, глупенький», — подумал Володя. Но зайцу он обрадовался, как родному. Теплее стало на душе. Не один ведь в этом глухом, мрачном овраге, где спят кусты, облепленные снегом, где над кручами, как скалы, нависли сугробы, и, едва различимые в тумане, стоят серые, скорбные дубы, не сбросившие желтой листвы. Солнце там, в небе, верно, уже высоко, но его почти не видно. Как в бане: электрические лампочки где-то горят, окутанные паром, а люди спотыкаются.
А что, если волк притаился где, поджидает незадачливого охотника, чтобы и с ним, как и с овцами, расправиться? «Уж не вернуться ли домой, пока не поздно, пока недалеко ушел? Ребята теперь в школе, мать беспокоится, завтра классный руководитель ругать будет за прогул», — думает Володя, а внутренний голос шепчет: «Уж скажи правду, струсил. Пальнул в волка с печки, и ладно, а чтобы до конца добить — смелости не хватает. Волк отлежится, залижет рану и снова по деревням пойдет… А весной, глядишь, семейство свое пополнит, и уж не на пару, а целым табуном бродить будут».