— Первая? Вот и хорошо. На вечерней заре еще убьешь.
— Нет, дяденька, не могу.
Мужчина придвинулся вплотную к костру. Пламя жадно хватало его озябшие руки. От сапог, коленей и пиджака светлым облачком подымался пар. Он достал папиросу и прикурил от дымящейся головешки. Долго, сосредоточенно о чем-то думал, и на лице его появлялись то светлые, то грустные тени. Тяжелые морщины на высоком лбу казались черными, серебром вспыхивали виски.
Володя отодвинул от костра кипящий котелок и стал заостренной палочкой пробовать утку: сварилась или нет.
— Попросите у кого-нибудь еще. Может, продадут. Тут полно охотников, — не переставая думать о просьбе незадачливого охотника, сказал он наконец.
— Охотников много, да все стреляли не лучше меня. А у тебя, видишь, одна в котелке, а другая…
— В котелке дяди Петина. Он сейчас придет. Хотите с нами завтракать, оставайтесь…
Мужчина смотрел поверх костра, хмурился, тер ладонью лоб, словно хотел отогнать грустные мысли.
— А зачем вам утка так уж понадобилась? — нерешительно спросил Володя.
Мужчина тяжело вздохнул.
— Да из-за этой утки я двести верст проехал, пешком сколько шел. А нога-то у меня не своя, казенная.
— «Казенная»… — повторил Володя, не сразу поняв смысл этого слова, и посмотрел на его ноги, обутые в длинные резиновые сапоги.
А мужчина продолжал неторопливо:
— На Курской дуге в сорок третьем немецкий пулемет уполовинил мою ногу. Уж много лет прошло, думал, отрастет, — легкая улыбка осветила его лицо, — но, видно, теперь ждать нечего. — И он снова как-то снисходительно, добродушно улыбнулся. Теперь Володя смотрел на него со страхом и любопытством. — Сам-то я, пожалуй, и не поехал бы в такую даль, да дочь попросила. «Привези, — говорит, — папа, к моему дню рождения лесную дичь. Все папы возят, а ты уж не можешь!» День рождения у нее. Десять лет исполняется.
Володя взглянул на утку. Теперь уж птица выглядела менее красивой: то ли солнце, спрятавшись в тучу, перестало ее золотить, то ли ветер взъерошил ей перья, и она стала похожей на клок овчины, и глаза, как бараньи, — стеклянные, пустые. Противоречивые мысли распирали голову. «Отдать? Явиться домой ни с чем… Ребята, особенно Колька, засмеют. Убил утку и кому-то отдал. Да разве кто поверит? Нет, не отдам!»
Мужчина бросил в костер окурок, и Володя увидел, что у него на правой руке нет двух пальцев — мизинца и безымянного.
— Дочь-то у меня не родная, из детского дома еще маленькой взял, а уж до чего девочка хорошая. Ласковая, чуткая… учится хорошо, на одни пятерки…
— А вы подождите до вечера. Вечером утки с полей на болото пойдут, может, удача будет.
— Уж если очень жалко, то не надо, не продавай. Скажу ей: «Не повезло, плохой я охотник».
И Володе представилась маленькая черноглазая девчонка с длинными косичками, ну такая же, как Валя Аношина, его соседка, только, может, чуть поменьше… Выбегает со двора, смотрит на троллейбусную остановку, ждет… И уже подруги все знают, что ее отец на охоту отправился и утку ей настоящую, с серыми крылышками, привезет…
Мужчина отодвинулся от костра, припал на правую ногу, вскинул ружье на плечо, подтянул ремень.
— Подождите… Сейчас дядя придет, суп есть будем…
— Спасибо. Двигать надо. — И он, прихрамывая и покачиваясь, пошагал вдоль болота к зарослям осинника.
«Десять лет… Отличница. День рождения…» — терзался Володя, шуруя в костре.
— Стойте! — крикнул он. Дядя, стоите.
И, схватив дичь, Володя опрометью бросился за мужчиной.
ЦАРСКАЯ ПТИЦА
Колька не мог понять, что интересного нашел Володя в лесу ранней весной: ни травы зеленой, ни цветов душистых, ни соловьиного пения. Скучища! Он видел, как Володя каждый вечер уходил с ружьем в лес, а когда становилось совсем темно, возвращался обратно. И никогда не было у него никаких трофеев. Зачем только ружье носит?
— Возьми и меня, — попросил его однажды Колька, а сам подумал: «Посмотрю, чем же ты в лесу занимаешься».
— Пойдем, рад буду, — сказал Володя.
Пришли они в лес. Спешит Колька по сырой узкой тропинке, крутит головой, не попадется ли на глаза подходящая для выстрела цель? Володя шагает спокойно, размашисто, полной грудью вдыхает сочный воздух, настоянный на горьковатых запахах осины и грибной сырости. Радуясь весне, трезвонят на весь лес непоседливые сороки.
Остановились ребята на небольшой поляне, от которой в разные стороны змейками дорожки расползлись. Лес еще совсем голый, далеко кругом видно, и даже спрятаться негде. С макушки высокой осины неизвестно почему листья осенью не осыпались, и теперь они серебряными рублями горят в лучах уходящего солнца и тихо, нежно позванивают. А внизу, в овраге, перекликаясь с этим звоном, чуть слышно ручеек журчит. Он питается снегом, что прячется от солнца на северных склонах. Снег серый, крупчатый, осенний, сверху зимние метели его листьями и земляной пылью прикрыли — попробуй, солнышко, доберись до него. Из прошлогодней травы и сучьев сделали ребята шалаш в ореховых кустах, спрятались и стали ждать вальдшнепа.