Милица приходилась Томашу прапрапрабабкой. Ей грозили и проклятиями, и изгнаниями, а ночью и вовсе заперли в покоях и запретили ходить туда даже чернавкам. Но братья вытащили Милицу через окно, и в княжеский дом она вернулась уже волколаком.
В тереме её и почитали, и боялись. Но деревенской девке никогда не сравниться с княгиней Добролесской, не пожалевшей входить в мужнин род (о, сколько шуму было! до сих пор болтали, но шёпотом, потому как боялись людских и звериных ушей).
Маржана умрёт – станет волчихой и будет бегать среди названых братьев Томаша. Он усмехнулся: в какой-то мере девка и впрямь породнится с княжеской кровью, только тогда уже не будет ничего понимать.
Томаш видел её чародейскую силу, и то была не сила, а слёзы – капельки, которых не хватит на борьбу со зверем. Лишь бы Добжа остался доволен, а остальное неважно. Не худшая участь для деревенской девки, в конце концов, особенно такой мерзкой.
Она ведь, Маржана эта, просто ушла с незнакомцем невесть куда, бросив мать и младшую сестру. А последней, помнится, ещё замуж выходить, да уже не выйдет – не посмотрит никто на опозоренную девку.
Томаш невольно коснулся кольца. А может, Маржана была настолько глупой, что не понимала, чем обернётся её побег? Замечталась – и всё. Не её первую волчья шкура сводила с ума. В ранних преданиях, писаных на старой бересте, Томаш читал, что прежде волколаков почитали почти как богов. Их любили, им завидовали, об их участи мечтали настолько, что лишались рассудка и бежали в лес.
Потому однажды князья Добролесские перестали показываться всем в зверином облике. Кто-то даже пустил слух, будто они лишились силы и покровительства Велеса. Но некоторых волчья шкура продолжала будоражить.
Томаш знал по себе: кольцо могло разорвать душу, вгрызться в неё и заставить владельца побежать к Добже на поклон. Эта борьба длилась всю жизнь – и никто не мог остановить её. Оставалось сопротивляться и гнать всё звериное прочь.
Чонгар очнулся на полу. Потный, грязный и уставший, он со стоном перевернулся на другой бок. Доски заскрипели. Сколько же сил отнимала клятая ворожба! А самое паршивое – ускользающий волчонок. Он едва чуял перевёртыша. Запрыгнуть бы мигом в седло и помчаться следом, да только Чонгар едва мог подняться на ноги.
И чем он думал, когда посылал тень? Забыл уже о последствиях и о том, что после будет лежать полумёртвым весь день. О, псы бы их всех побрали!
Чонгар стукнул кулаком по полу и глухо зарычал. На миг ему показалось, что всё внутри стало звериным, а в рёбрах закипела чёрная жижа. Так захотелось почувствовать чужую кровь во рту, что аж свело челюсть. Он достанет волчонка и притащит шкуру перевёртыша князю! Чародей Чонгар выжил во время смуты – выживет и теперь.
Нет, надо было выбираться из этой канавы, пока она не поглотила полностью. Чонгар с трудом поднялся на ноги, зашатался, прокашлялся и схватился рукой за дверной косяк. Полдела сделано. Во дворе его ждал отдохнувший Градька. Тело сводило так, что страшно было повернуться, но Чонгар пересилил себя и шагнул за порог.
Шум ударил в уши. Мимо пронеслись хохочущая девка и, кажется, обедневший купец. Внизу пели песни, пили паршивую, кислую брагу и обсуждали последние сплетни. На грязной лавке мужики поговаривали о верхних рубахах и спорили, у какой девки толще коса и побольше скотины. Выбирали, понятное дело, из местных. Впрочем, вряд ли они собирались свататься – хотели скорее веселья и игрищ, и хорошо бы здесь и сразу, а не в бане через полседмицы. Какая грязь!
Омерзение так захватило Чонгара, что он спустился по скрипучим ступенькам, расплатился с хозяином и вышел. На небе собирались облака. Будь он молодым и влюблённым, то сравнил бы их с овечьими шкурами и кудрями статной девки. Теперь же на ум приходили навозные кучи и чужая злоба. Поговаривали, что в любую грозу гневный Перун метал молнии прямиком из глаз. А ещё это мог быть чародей, пожелавший замести следы.
Бегать по лесу в ливень, кашляя на каждом шагу? Чонгар засмеялся. В чаще никого он не найдёт – перевёртышей прятали тайные тропы. Лес мог скрывать их сколько угодно, по капле выпивать душу и будить в человеке зверя. Если волчонок просидит там день-другой, то уже не вернётся в родной терем.
Фырчанье Градьки отвлекло Чонгара. Конь не хотел покидать тёплое место, тоже чуял грозу.
– Ну потерпи уж, – хмыкнул он. – Не дело это – вечно жевать сено в стойле.
Градька неохотно позволил себя оседлать. Чонгар закрепил сбрую, затем запрыгнул в седло и с тяжелым вздохом отправился в путь. Он не собирался метаться по лесу, который вот-вот превратится в непроходимое болото, нет. Чонгар подберётся поближе к волчонку и будет ждать его у перелеска. Придётся всё время находиться рядом и внюхиваться. К счастью, сила всегда была при нём.