Очевидно, он должен был подслушивать за прикрытием, что здесь будет происходить, а теперь вошёл, ласково улыбаясь, приветливо кивая Трубникову, в то же время продолжая худыми пальцами безостановочно перебирать бусинки янтарных чёток, висящих у него на руке, беззубым ртом шепча беззвучные молитвы.
— Здоров, бачка! — наконец, перестав кивать, обратился он к Трубникову. — Добрый час, добрый урус, приходи! Храни тебя Аллах и ваш Исса!.. Сказывай свой дела... Я шалтай-балтай могу по ваш, по москов. Панимай яхши...
Сказал, затих, слушает, чётки перебирает, губами шевелит, ровно не живой, а искусно сделанный истуканчик.
Трубников негромко заговорил:
— Письма везу я хорошие от моего начальника, подполковника Бухгольца. Да сам он не совсем правдивый и добрый человек... Пишет он контайше о мире. Просит пропуска до Зайсан-озера и далей. А у него в руках запечатанный пакет от самого царя. И раскрыть тот пакет он должен только на месте, когда придёт в Эркет-город... А как там он укрепится — ещё к нему будут на помощь люди посланы. И тогда с двух концов пойдут наши на ваших людей. А губернатор, князь Гагарин, ещё недавно вам о мире писал, и вы ему писали, и на том шерть[4] давали, как и наши посланные вам ручались верой нашей, что мир будет между улусами вашей орды и калмыцкими и между войсками да людьми сибирской стороны, которые под начальством губернатора князя Матвея Петровича. Того ради и сказал мне князь: ехать сперва к контайше, письма ему Бухгольцевы отдать, да и своё слово сказать, остеречь!.. А тут меня твои люди перехватили. Не хотелось мне спора и драки затевать. Думаю: пускай раньше ты, все улусники и хан Хаип-Магома узнают неверность Бухгольцева и остерегутся... Вот что я должен был открыть самому хану. Ты теперь ему всё передай, а меня отпусти к контайше. Надо, чтобы его люди тоже готовы были. Один ты не сладишь с нашими, больно много нас, почитай, тысяч шесть! — удвоил умышленно цифру Трубников и замолчал, ждёт ответа.
Передал старый мулла Мамай-султану слова уруса, и стали оба тихо совещаться между собой. Наконец пришли к решению. Старик, ещё ласковее улыбаясь Трубникову, ещё чаще закивал головой, которая, в зелёном тюрбане, казалась слишком тяжёлой и большой для тонкой высохшей шейки муллы.
— Яхши!.. Харшо, бачка! Аллах много добра даст, што правду любишь... И для губернатора вашего тоже много богатства и здоровья даст!.. И тебе дары будут... А к контайше пока тебя пускать нельзя... Надо, чтобы ты ехал к самому Хаип-Магома-хану. Ему все говори. А к контайше мы можем другого человека посылать... Тоже ваш, урус. Он давно, раньше тебя пришла... Твоё слово сказала, а мы не верила... Теперь верила. Эта улан ваш, урус была прежде, теперь — наш стала... А мы с эта улан ещё будем свой уздень посылать, хорош человек... ему будет верил контайша. Вместе будем поход делать, не будем твой Темир-баш, Букголт до Эркет-Нор допущать... Воевать ево будем!..
— Да неможно этого никак. Где ещё там ваш Тургустан-городок, в котором проживает хан Хаип?! Пока вы меня доведёте, пока што!.. А подполковник уже будет у своего места!..
— Нет, не бойся!.. Мы и то поход делали, ещё ничего верно не слыхамши... И Хаип-Магома, хан наш светлый, не в Тургустане... Поближе гораздо... Тоже с войском наготове... Туда мы тебя в неделю довезём. А человек ваш, который к нам перешёл, он тут... Я его позову! — через муллу объявил Мамай-султан офицеру.
— Што делать! Видно, так и надо! — с досадой пожал плечами тот и по знаку Мамая занял место на кошме, поодаль, закурил поданную ему трубку, чтобы сократить время ожидания.
Через несколько минут высокий, стройный человек, одетый по-киргизски, вошёл в юрту и, низко поклонясь Мамай-султану, обернулся с поклоном к Трубникову, которому сразу показалось знакомо густо загорелое, но не калмыцкое лицо вошедшего.
— Челом бью господину подпоручику, Феодору Максимычу! — громко, весело прозвучал знакомый голос.
— Сысойко!
— Он самый и есть!
— Да как ты попал сюды?..
— Так же само, как и ваша милость, с вестями важными от господина губернатора. Да мне, слышь, не больно поверовали эти... люди добрые! — кинув взгляд на муллу, который насторожил уши, слушая быструю беседу урусов, сказал Задор. — А вот ты — счастливее. Я знаю, тебе тута придётся оставаться, а меня — хотят к контайше слать. А я уж и прежде побывал у нево... И там народ взбулгачил... Такое же войско наготове стоит. Поди, и без упрежденья нашего теперь навалятся на господина Бухгольца... Не дадут ему дальше продираться. Повернёт в Питер не солоно хлебавши, коли только жив ошшо будет!.. Давай всё-таки письмо к Эрденю. Велят мне ехать поутру, не одному, с большою ордой, с их дворянами важными, чтобы крепче мир замирить с контайшею на эту пору, пока нашего Бухгольца не выпрут из Ямыш-городка...