Она не задавалась вопросом, как и чем умеет влиять тихий, незначительный, чужой наёмщик на причудливого, избалованного, самовластного Гагарина, на Анельцю, на неё самое, на всех в доме. Француженка не допытывалась, какие тайные пружины и цели мешают сдержанному, гладко выбритому, услужливому человеку, общему любимцу и поверенному, использовать это огромное влияние для скорейшей наживы... Почему он так скромен в своих аппетитах и желаниях, так нестяжателен, почти бескорыстен?.. Отчего старается всех обязать, всем услужить и сам почти не требует взамен услуг, уступок или выгод, тайных и явных?..
«Наверное, недаром он прикидывается таким святошей!» — решила француженка и успокоилась на этом.
Влекло её другое к иезуиту: общность душ, убеждений, или вернее отсутствие всяких убеждений, презрение ко всему, что считается обычным, обязательным и даже священным для большинства людского стада!
Так и Келецкий и Алина называли окружающих, и на этом они сошлись. Себя они тоже не считали выше окружающих, а только умнее.
Усевшись между обеими, Келецкий обратился к Алине:
— Гадаете, очаровательная... Ну, что же выходит?..
Француженка стала ему толковать расположение карт, хотя он прекрасно знал все способы гаданья и даже учил им обеих женщин.
А экономка в это время не громко, словно про себя, проговорила по-польски:
— И как это скучно, если два человека говорят, а третий не понимает...
— Что же делать! — с ласковой улыбкой обернулся к ней иезуит, услыхав тихий, ласковый упрёк. — К сожалению, Алина по-нашему, по-польски не говорит. А по-русски вы обе плохо изъясняетесь...
— Што... што! — вмешалась Алина, уловив слово «по-русски». — Я панимай па рюсь. Я не кавариль карашо... Толька всо панимай, Мошна кавариль...
— Не, не, не! — заторопилась Анельця, видя признаки неудовольствия на лице своего идола. — Прошу говорить по-французски. Я же тоже понимаю... Это я так!..
И мирно потекла беседа, а барка всё дальше и дальше скользила, уносимая вперёд быстрым течением Туры...
Прошло уже три дня однообразного, медленного плавания. Караван, наконец, вступил в русло широкого, но тоже быстрого Тобола, и к концу пятого дня забелели вдали зубчатые стены, зазолотились маковки пятнадцати церквей Тобольска, этой тогдашней столицы Сибири, расположенной на правом, высоком берегу Иртыша, где небольшая речка Курдюмка впадает в многоводный Иртыш с востока, почти напротив Тобола, впадающего сюда же с юго-западной стороны.
Чётко обозначился город на высоком мысу, с его валами, темнеющими впереди белых стен, с башнями и бойницами на стенах. Высоко поднялась над другими большая каменная палата, построенная над главными воротами крепости недавно при помощи пленных шведов, мастеров, которых очень много очутилось в Сибири и преимущественно в Тобольске после начала Шведской войны.
Здесь и прокормить дешевле стоит пленников, и бежать им отсюда почти невозможно. Да и много пользы могли они принести своими знаниями в новом, полудиком краю. Это больше всего принял в расчёт Пётр, посылая сотнями и тысячами пленных шведов, эстов, ливонцев, финнов сюда со всеми их чадами и домочадцами. Опустелые мызы и дома заселялись в завоёванном краю русскими поселенцами, а сосланные в Сибирь пленники здесь строились заново, устраиваясь удобно на просторе, находя широкое применение для своих знаний и способностей в окружающей неразвитой среде и невольно прививая свои привычки и способы культурного общежития наивным, но смышлёным и способным сибирякам-старожилам.
Так как здесь было слишком далеко от других государств, не считая степных, буддийских и магометанских поселений, опасаться измены со стороны пленных шведов и немцев нельзя было, и их принимали даже в городовую и военную службу, не говоря о том, что они являлись по преимуществу и лекарями, и рудознатцами, и инженерами-строителями крепостей, и архитекторами...
Кроме крепостных стен и нескольких церквей, в Тобольске пока было немного каменных зданий. В Кремле, ещё не отстроенном, а только намеченном, высился губернаторский дворец, такой же неуклюжий, казармообразный, как и губернская палата, или канцелярия губернатора, как магистрат, частный дом и Гостиный двор, с особой палатой, где взвешивались и учитывались привозные товары, и с длинными амбарами для склада товаров. Всё это выглядело прочно, безвкусно и плоско, так как при постройке думали только о необходимом просторе для помещения, а не о внешнем виде жилища.
Особняком стоял ещё один, последний каменный дом столицы — «архиерейские палаты», помимо главного здания, состоящие из большого количества сараев, кладовых, людских и келий, поварен и амбаров, построенных частью из кирпича, частью из вековых сосен и лиственниц. И потому даже деревянные постройки этого обширного двора казались крепостцами, поставленными здесь и там на пространстве земли около полутора десятин, которое занимала архиерейская усадьба.