Сильная жара и духота быстро утомили Гагарина, как человека тучного, со слабым сердцем и с признаками одышки, растущей что ни год. Лицо его, сперва красное, даже побледнело. Он грузно облокотился на аналой, стоящий перед ним.
Торжественное архиерейское богослужение, поражающее своим великолепием и блеском тоболян, не занимало князя, который видел блеск московских и питерских богослужений.
Очень верующий, даже склонный к старинным формам и обрядам церкви, он не придавал в то же время большого значения таким официальным службам и, помолясь про себя сначала и поблагодарив Бога за своё благополучное прибытие, стал разглядывать окружающих, особенно толпу богато разряженных женщин, старых и молодых, пестреющую напротив него.
Ещё раньше, воеводствуя в Нерчинске около семи лет, то есть до 1700 года, Гагарин бывал в Тобольске проездом в Москву, гостил здесь и, как женолюб, особенно приглядывался, изучал тоболянок, имел много приключений и в этом городе, как во всех других, куда ни попадал, хотя бы на короткое время.
И сейчас ему забавно было видеть знакомые лица прежних красавиц — «хорошуний», по-здешнему — постарелыми, увядшими, несмотря на густые белила и румяна, которыми, по обычаю, все женщины покрывали, как маской, лицо, особенно выходя из дому, являясь в люди. А рядом он видел их дочерей, уже замужних и размалёванных или ещё не так сильно накрашенных, по девическому обычаю. Наружностью дочери напоминали своих матерей в их молодую пору, будили колючие воспоминания в усталом сластолюбце, тревожили его воображение позабытыми ощущениями и образами, далёкими картинами, вызывали в нём трепет новых стремлений и желаний: изведать и с дочерьми те радости, которые матери дарили ему десять-двенадцать лет тому назад... Породистые, рослые, грудастые и широкобёдрые, эти девушки и молодые женщины не отличались особой красотою. Черты их лиц грубоватые, выражение тупое, как у коровы, ждущей лакомого корма, не могли удовлетворять такого разборчивого знатока женской красоты, как Гагарин.
Но неожиданно глаза его оживились и с восхищением остановились на личике девушки, которая, стоя за первым рядом важных приказных дьячих, за протопопицей, за попадьями и головихами, тянула кверху головку и тоже, не особенно отдаваясь молитве, не сводила с нового губернатора взгляда своих больших, тёмно-карих глаз, опушённых длинными, густыми ресницами и говорящих скорее о ласковом юге, о знойном Востоке, чем о снегах Сибири, как сонные очи окружающих женщин и девушек Тёмные, бархатные, с поволокою глаза даже немножко косили; но это нисколько не портило общей красоты овального, правильного личика, наоборот, придавало ему манящую прелесть лукавой застенчивости. Девушка совсем не была накрашена. Брови, не подчернённые сурьмой, как и ресницы, тонкой тёмной дугой пролегли над глазами. Смугловато-бледная, свежая кожа даже и в этой духоте была окрашена лишь нежным розовым румянцем на щеках, да алел на лице небольшой рот с яркими губами, как две спелые вишни, оттенённый лёгким тёмным пушком над верхнею, причудливо изогнутой губою.
Заметив, что князь залюбовался ею, девушка опустила глаза и слегка улыбнулась, причём двойным рядом ровных жемчужин блеснули зубы.
Одета была девушка по регламенту, в верхний кунтуш и немецкие сапожки, в саксонский бострок, то есть лиф, и отрезную юбку. На голове темнела шапка, неуклюже, грубо, неумелыми, очевидно, руками сделанная по иноземному образцу; но даже и этот самодельный головной убор, и непривычное, плохо сшитое платье, нескладная верхняя одежда, ничто не могло затенить прелести лица девушки, соразмерности и гибкости её небольшой, но полной, сильной фигуры.
Чтобы лучше видеть через плечи и спины женщин, стоящих впереди, она поднялась на цыпочки и вытянула шею. И Гагарин заметил, как легко держалась девушка в этом неудобном положении, словно парила над землёю, успевая в то же время никого особенно не задеть в общей тесноте.
«Птичка, а не девушка... Да, как хороша!» — чуть не вслух подумал Гагарин и тут же негромко обратился к дьяку Баутину, которого привёз с собою из России:
— Афанасьич, вон, гляди... Вторая с краю в третьем ряду баб девчоночка... Узнай мне у здешних: чья будет?.. Занятная...
Келецкий, который стоял тут, крестясь так же усердно, как окружающие, а про себя творя католические молитвы, насторожился и тоже поглядел на девушку.
Иван Афанасьич Баутин, толстый, осанистый заслуженный дьяк, согнувшись почти пополам, уже готовился обернуться, спросить кого-нибудь о девушке, как неожиданно мимо него скользнула по-ужиному и продвинулась поближе к князю сухощавая, юркая фигурка другого, местного дьяка и заправилы, Ивана Абрютина. Он хотя и чуял, что новый дьяк и другие приказные и служилые люди, приехавшие с Гагариным, должны занять место его самого и прежних хозяев местного приказа, но надежда ещё тлела в сердце крючкодея. Он ловил движения губернатора, ища случая угодить, прислужиться, расслышал приказание, данное другому, и уже тут как тут с ответом.